Возникновение и развитие научного факта

Независимо оттого, мог или не мог быть иначе описанный случай, подобное описание всегда является упрощенным, насыщенным аподиктическими и образными элементами. Любая коммуникация и даже составление номенклатуры ведут к тому, что каждый фрагмент данного знания становится все более экзотеричным и популярным. Иначе следовало бы к каждому слову прибавлять примечание, чтобы учитывать все возможные ограничения и объяснения. Каждое слово примечания, в свою очередь, нуждалось бы в еще одной словесной пирамиде. Если продолжать в том же духе, полученная структура могла бы изображаться только в многомерном пространстве. Такая структура, представляющая в полном объеме экспертное знание, была бы совершенно необозрима и практически бесполезна. Следует отметить, что такая пирамида не зиждется на каких-либо наиболее общих, повторяющихся элементах, с помощью которых она могла бы быть принципиально упрощена. Мы всегда остаемся в одном слое понятий, всегда на одном и том же удалении от «фундаментальных понятий», возможные конструкции из которых наличествуют в любой познавательной деятельности, и, следовательно, всегда сталкиваемся с одними и теми же трудностями. Однозначность, упрощенность, наглядность — эти характеристики возникают в популярной науке. Именно здесь источник, из которого эксперт черпает веру в эту триаду как идеал знания. В этом заключается общее теоретико-познавательное значение популярной науки.

Наш пример касается экзотерической науки, которая очень близка к эзотерическому центру. Практикующий врач широкого профиля не так уж далек от эксперта-бактериолога. Когда же мы переходим к более широкому кругу людей с общим образованием, знание становится еще более образно-наглядным и упрощенным. Постепенно исчезают доказательства, накладывающие ограничения на движение мысли, мышление становится еще более аподиктичным. Матери ребенка, у которого был взят мазок из горла, сказали просто: «У вашего ребенка нашли дифтерию».

Следующее популярное описание классического периода в бактериологии мы находим в замечательной книге Готтштейна по эпидемиологии. «Бактериологические исследования проводились либо на пациентах, либо на животных, которым прививали болезнетворный материал, после чего они заболевали исследуемой болезнью. Изобретались специальные методы получения чистых культур возбудителей в соответствующих искусственных средах. Многие поколения бактерий выращивались в подобных средах со строгим соблюдением мер, предотвращающих любые загрязнения культур другими бактериями. Особенности бактерий-возбудителей изучались как непосредственно, так и путем прививок выращенных культур опытным животным, посредством которых репродуцировалось данное заболевание. Так замыкалась цепь доказательств. Репродуцирование характерных заболеваний всегда давало положительный результат в отдельных экспериментах и по сей день остается таковым[163].

Каким же простым, однозначным и наглядным было бы бактериологическое открытие, если бы все было так, как здесь сказано! Но улучшить это описание другим популярным же вариантом нельзя. Как общая схема, оно в принципе верно. Однако оно не соответствует детализированному экспертному знанию. Кроме того, что в нем опущены многие ограничения и сложности, а также спорные мнения и заблуждения исследователей, оно полностью замалчивает взаимодействие между генезисом какого-либо открытия и генезисом понятий. Это описание выглядит так, будто определенные понятия и идеи существуют априорно, например, понятие возбудителя болезни, «определенного микрогрибка», чистой культуры, зависимости болезни от микроорганизмов; будто «последовательное» применение этих понятий само по себе приводит к открытиям; будто невозможны никакие другие понятия. Так, истина провозглашается чем-то объективно существующим, а исследователи делятся на две группы: «хороших парней», которым открыта истина, и «плохих парней», от которых она прячется. Такая оценка, характерная для экзотерического мышления, вытекает из требований межколлективной коммуникации идей и оказывает обратное воздействие на экспертное знание.