Возвращение

— Дубина ты, — нетерпеливо обрывает его Вилли, — видишь фрак? Ласточкин хвост, соображаешь? Самое модное сейчас! И знаете, что мне пришло в голову? Я закажу себе такую штуку из шинели. Распороть, выкрасить в черный цвет, перешить, хлястики выбросить, словом — шик!

С каждой минутой он все больше влюбляется в свою идею. Но Карл охлаждает его пыл.

— А брюки в полоску у тебя есть? — спрашивает он резонно.

Вилли озадачен. Но только на мгновенье.

— Стащу у своего старика из шкафа, — решает он. — Да в придачу захвачу еще его белый свадебный жилет, и тогда посмотрим, что вы скажете о красавце Вилли! — Сияющими от восторга глазами он обводит всех нас по очереди. — Эх, заживем мы теперь, ребята!

Дома я отдаю матери половину полученных в казарме денег.

— Людвиг Брайер здесь; он ждет в твоей комнате, — говорит мать.

— Он, оказывается, лейтенант... — отец удивлен.

— Да, — отвечаю я. — А ты разве не знал?

У Людвига сегодня вид более свежий. Его дизентерия проходит. Он улыбается мне:

— Я хотел взять у тебя несколько книг, Эрнст.

— Пожалуйста! Выбирай любую, — говорю я.

— А тебе они разве не нужны?

Я отрицательно качаю головой:

— Пока нет. Вчера я попробовал читать. Но, знаешь, как-то странно — не могу как следует сосредоточиться: после двух-трех страниц начинаю думать о чем-нибудь другом. В голове точно плотный туман. Ты что хочешь? Беллетристику?

— Нет, — говорит Людвиг.

Он выбирает несколько книг. Я просматриваю названия.

— Что это ты, Людвиг, такие трудные вещи берешь? — спрашиваю я. — Зачем тебе это?

Он смущенно улыбается и как-то робко говорит:

— На фронте, Эрнст, я много думал, но никак не мог добраться до корня вещей. А теперь, когда война позади, мне хочется узнать уйму всякой всячины: почему это могло случиться и как происходит с людьми такая штука. Тут много вопросов. И в самих себе надо разобраться. Ведь раньше мы думали о жизни совсем по-иному. Многое, многое хотелось бы знать, Эрнст...

Указывая на отобранные им книги, я спрашиваю:

— И ты надеешься здесь найти ответ?

— Во всяком случае, попытаюсь. Я читаю теперь с утра до ночи.

Людвиг сидит у меня недолго. После его ухода я впадаю в раздумье. Что я сделал за все это время? Пристыженный, открываю первую попавшуюся книгу. Но очень скоро рука с книгой опускается, и я устремляю в окно неподвижный взгляд. Так, глядя в пустоту, я могу сидеть часами. Прежде этого не было. Я всегда знал, что мне нужно делать.

Входит мать.

— Эрнст, ты ведь пойдешь сегодня вечером к дяде Карлу? — спрашивает она.

— Пойду... Ладно! — отвечаю я, слегка раздосадованный.

— Он нередко посылал нам продукты, — осторожно говорит она.

Я киваю. Там, за окнами, спускаются сумерки. В ветвях каштана залегли голубые тени. Я поворачиваю голову.

— Вы часто бывали летом в тополевой роще, мама? — живо спрашиваю я. — Там, наверное, хорошо...

— Нет, Эрнст, за весь год ни разу не собрались.

— Почему же, мама? — спрашиваю я удивленно. — Ведь раньше вы каждое воскресенье туда ездили.

— Мы, Эрнст, вообще больше не гуляли, — тихо говорит она. — После гулянья сильно есть хочется, а есть-то было нечего.

— Ах, так... — говорю я. — А у дяди Карла всего было вдоволь, а?

— Он нам иногда кое-что посылал, Эрнст.

Мне вдруг становится грустно.

— Для чего все это, в сущности, нужно было, мама? — говорю я.

Она молча гладит меня по руке:

— Для чего-нибудь, Эрнст, да нужно было. Господь бог, верно, знает.

Дядя Карл — наш знатный родственник. У него собственная вилла, и во время войны он служил в военном казначействе.

Волк сопровождает меня. Я вынужден оставить его на улице: тетка не любит собак. Звоню.

Дверь отворяет элегантный мужчина во фраке. Растерянно кланяюсь. Потом только мне приходит в голову, что это, верно, лакей. О таких вещах я за время солдатчины совершенно забыл.

Человек во фраке меряет меня взглядом с ног до головы, словно он по меньшей мере подполковник в штатском. Я улыбаюсь, но моя улыбка остается без ответа. Когда я стаскиваю с себя шинель, он поднимает руку, словно собираясь мне помочь.

— Не стоит, — говорю я, пробуя снискать его расположение, и сам вешаю свою шинелишку на вешалку, — уж я как-нибудь справлюсь. Я как-никак старый вояка!

Но он молча, с высокомерным выражением лица, снимает мою шинель и перевешивает ее на другой крючок. «Холуй», — думаю я и прохожу дальше.

Звеня шпорами, навстречу мне выходит дядя Карл. Он приветствует меня с важным видом, — ведь я всего только нижний чин. С изумлением оглядываю его блестящую парадную форму.

— Разве у вас сегодня жаркое из конины? — осведомляюсь я, пробуя сострить.

— А в чем дело? — удивленно спрашивает дядя Карл.

— Да ты вот в шпорах выходишь к обеду, — отвечаю я, смеясь.

Он бросает на меня сердитый взгляд. Сам того не желая, я, очевидно, задел его больное место. Эти тыловые жеребчики питают зачастую большое пристрастие к шпорам и саблям.