Возвращение на Подолье

Земляк скороговоркой шепнул: “Не ходи, брат, они и камеру нашу включили в рабочую, чтоб выдернуть тебя на кодляк[24]… закоси больным”.

— Эй, начальник, я не пойду. Болит живот! — крикнул Харасанов.

У них все было продумано и подготовлено. После слов Константина два крепких “дубака” подскочили к нему и, заламывая руки, поволокли к выходу.

— Давай, давай на выход! Одному оставаться не положено! Может ты повеситься хочешь, а нам за тебя отвечать!

Земляки сделали попытку прийти на помощь.

— Командир, мы тоже остаемся… чем-то траванулись.

— Вы чё, суки, специально!? — прапорщик выпучил глаза. — Тогда вся хата останется, а завтра доложу, чтоб вас больше на работу не выводили.

Старый, испытанный метод сработал как всегда мгновенно. Сокамерники озлобились.

— Харош дуру гнать! Из-за вас мы терпеть не будем! Все — так все! Адин раз в кино разрешили, а они всех подставляют!

Когда он вошел в импровизированный кинотеатр, еще горел свет. Серая масса восседала на длинных лавках. “Человек сто будет, — прикинул Харасанов. — Сейчас начнется”.

— Привет, братаны… вы с какой хаты? — раздались крики.

— Хата тридцать пять, общак!

— Ништяк, пацаны, Храма у вас не сидит?

— Не-е-е, такого нет!

— Братаны, у вас, случайно, не обиженка?

— Ты чё, сука, буровишь, сматри, ответишь!

— Чего тут атвечать! Вон среди вас Харасан, мент поганый и живой. Харасан, сука, мент из комендатуры!

Старый зэк, казах, из переднего ряда, в до блеска начищенных сапогах, прыгнул на Харасанова, пытаясь ударить ногой в живот. Коротким взмахом правой Константин по рукоятку вонзил в сапог отточенную заточку. Казах заорал. В следующее мгновение Харасанов схватил лавку, стоящую у стены, разбил ее о цементный пол и деревянным бруском оглушил двоих, что стремительно неслись, размахивая заточками.

Началась неразбериха. Озверелая толпа смешалась. В каком-то исступлении заключенные кололи друг друг. Через минуту в подземелье стоял сплошной вой.

И все же среди перекошенных, однообразных лиц он распознал лицо конкретного убийцы. Словно стервятник тот кружил возле него, перепрыгивал через лавки, выбирал мгновение, чтобы ударить. В его руке было не короткое перышко супинатора, а сверкающий, длинный трехгранник, который мог быть только подарком “хозяина”.

Удары сыпались отовсюду. В момент, когда кто-то невидимый прыгнул ему на спину, трехгранник вонзился в плечо. Не обращая внимания на боль, Константин перехватил руку, сжимающую заточку, у запястья. Указательным и большим пальцами левой он впился тюремному киллеру в кадык и рванул! В зажатых пальцах оказался клок окровавленного мяса. Многие годы тренировок не подвели. Киллер бился в конвульсиях. В подземелье продолжалось побоище. На полу уже валялись несколько трупов. Зажимая рану шарфом, Константин увидел как открылась железная дверь и камера стала заполняться вооруженными солдатами. Приписав случившееся бунту, администрация вызвала солдат из охраны. Началось жестокое избиение заключенных.

Казалось, от острой боли нет спасения. Два солдата склонились над ним и, не обращая внимания на ранение, колотили дубинами по голове. Затем окровавленному Харасанову одели наручники и выволокли из камеры.

Х. Загубленная душа

Сознание возвратилось. Вейсгейм открыл глаза. Все те же испещренные матерщиной стены, тусклый свет, цементный пол. Нар в камере не было. Он лежал на блестящем, отшлифованном неизвестными мучениками, бетоне.

Тошнило. Болела голова. Там, за стеной и железной дверью, раздавались истерические крики истязаемого человека.

— За что… у-у-у-у-у, за что!? Дайте адвоката!

Валерий все вспомнил. Страха не было. В груди опять зажглась граничащая с безумием ненависть.

Он вскочил на ноги. Перед глазами пошли радужные круги. Кое-как опираясь на стену, прежде чем упасть, он успел ударить ногой в железную дверь.

— Открывай, суки, за что держите?!

— Очухался? Можешь себя поздравить. За оказанное сопротивление милиции при исполнении служебных обязанностей три года у тебя уже есть. Вот санкция на арест.

Он поднялся на колени и плюнул в склоненное лицо Лежнева.

Удар ногой в лицо отбросил его к стене. На этот раз сознание не ушло, но рот заполнила каша поломанных зубов вперемешку с кровью.

— Чего ты, щенок, добиваешься? Думаешь, это тебе в общаге перед друзьями вые…….? Мы у тебя здоровье заберем и скажем, что так было. Правда, Векслер?

— Точно, Сашок, зачем ему, такому быку, жить на свете? Хорошим людям не хочет помочь.

Векслер, несколько с опаской, склонился над Вейсгеймом.

— Будешь сознаваться?

— Это вы-то хорошие люди?

Он сел, упираясь спиной о стену.

— Откуда вы вообще взялись, гады поганые, кто вас наплодил!?

— Смотри на него, Сашок, у него, оказывается, философский склад ума. Прими это к сведению. Философов нужно бить по печени и почкам. Говорят, они очень любят жаловаться.

Лежнев тут же ударил Валерия носком ботинка в бок.

— Ох!

— Ну, ладно, до вечера хватит. А ночью мы тебя и вые…, и высушим. Если не подпишешь, — будешь доживать свои дни вместе с педерастами.

— Хи-хи- го-го-го — поддержал Лежнева Векслер. — Это ты правильно сказал. Ему там самое место.