Впереди дальняя дорога

— Не успела...— Может, напрасно я ее тогда остановил. Статья бы не появилась. Теперь еще круче все заваривается. Надежду Степановну жаль. Так у нее с Борисом все нескладно. Не люблю несчастливых браков. Что Тоня? — спросил он неожиданно.

— Все хорошо... Завтра к вам приедет.

— О вас задумываюсь... Чего скрывать — порой тревожно бывает. Выдержите ли испытание временем? Если нет — у тебя, может, и легко пройдет, а у нее рубец останется. Женщинам разрывы даются тяжелее.

— Как вас убедить?

— Не надо меня убеждать. Умей ценить человека, с которым соединил жизнь. Старайся не причинять ей боли. Научись уважать достоинства. Увидишь недостатки — а кто без них? — старайся понять их и помочь избавиться. В любви педагогика тоже нужна. При взаимном уважении можно и недостатки смягчить.

Всякое сомнение в моих чувствах к Тоне вызывало во мне желание оборвать человека. Но от Константина Григорьевича я мог выслушать все. Я чувствовал его доброжелательное, в основном, отношение ко мне, понимал отцовскую тревогу за дочь. Даже лучше, что он не скрывал ее, он возбуждал во мне желание доказать, что я способен сделать жизнь Тони счастливой.

— Можете какие-то поступки не одобрять, — сказал я.— Не все во мне вам нравится. В одном могу заверить: Тоня мне дорога, как и вам.

Наш разговор был гораздо длиннее, чем я его передаю. Он дал мне главное. Я стал смотреть на Константина Григорьевича не только как на отца Тони и на человека, близкого нашему дому вообще, но и как на человека, близкого именно мне. Он стал необходим лично мне. Отец, Ленка, тетя Надя не стали от меня дальше. Мое чувство к ним не изменилось. Но они потеснились и дали место Константину Григорьевичу.

— Затаскивай сюда почаще Тонюрку,— попросил он.— Помехой вам не буду. Иногда одиночество заедает, хочется возле себя живые души видеть. Может, на рыбалку вместе сплаваем?

И то и другое я ему охотно пообещал. Я хотел приучить Тоню почаще бывать в Крутогорске.

— Пошли к вашим,— предложил по-родственному Константин Григорьевич.— Надежда Степановна просила подойти. Наверное, и Борис будет. Веселый, верно, разговор предстоит,— добавил он со вздохом огорчения.

Дома все были в сборе, пришел и Павлик. Не хватало только Бориса. Его и ждали.

Я вышел на кухню, где Ленка готовила чай.

— Один? — удивилась она.— Как же ты решился покинуть ее? Ведь ты теперь только с ней.

Она нарочно зло дразнила меня. Я решил держать себя в руках.

— Даже не подозреваешь,— сказал я спокойно,— как оскорбляешь. Тебе это доставляет удовольствие?

— Очень большое...— Она повернулась ко мне от кухонного стола.— Знаешь, на кого ты похож? На Бориса... Вы страшно похожи друг на друга. У вас даже что-то общее в походке. И оба вы непорядочные.

— Что дальше? — угрюмо сказал я.— Договаривай...

— Может быть, опять закричишь на меня? — иронически спросила она.— Способен, знаю. Но ведь не запретишь говорить то, что думаю.

— Мне жаль тебя,— сказал я и замолчал, переводя дыхание, боясь, что брошу такие слова, после которых между нами оборвется все доброе. Я не хотел терять сестру.

— Ну-ну,— возбужденно поощрила Ленка.

— Ты мне казалась лучше, тоньше. Теперь вижу, что ты просто дрянь,— всё же не удержался я и, круто повернувшись, вышел из кухни.

В эти минуты я просто ненавидел ее. Сколько же в ней лицемерия, ужаснейшего ханжества, тупоумия, наконец. Откуда она все даже в пении Ленка просто ломается, искусно подделывается под чужие чувства, сама, оставаясь к ним холодной. Просто ее научили ловкому притворству. И сама ее манера держаться при пении была, конечно же, неестественной. А я-то сравнивал ее с лебедь-птицей! Какая уж лебедь.

У меня не нашлось сил войти в комнату, откуда слышались возбужденные голоса. Какой-то кровавый туман стоял в глазах.

Я вышел на крыльцо и закурил.

Появилась темная фигура. Я узнал Бориса.

Он поднялся на крыльцо.

— Ты? — сказал Борис. Он вгляделся.— Что с тобой?

— Устал...

— Меня там ждут? — показал он в сторону комнат.

— Конечно,— подтвердил я.— Как ты мог?

— Что именно? — набычился Борис.

— Напечатать статью... Да еще одна подпись... Ни слова о тете Наде. О других...

— И ты туда же? — с досадой сказал Борис.— Я должен и перед тобой отчитываться в своих поступках?

— Никаких отчетов не надо. Не хотел больше молчать. Вот и сказал.

— Выкладывай и остальное.

— Не нравятся твои фокусы. Ведь я наивняк. Думал, что ты наукой занимаешься. Твоя карусель, Борис, не нравится. Закаруселился ты...

— Я ведь не девушка. Это они должны стараться быть во всем приятными.

Он держался так уверенно, что я снова заколебался. Может быть, не все мне известно? Иначе откуда у него такое твердое и непоколебимое спокойствие? Что-то тихонько засвистав, Борис направился в дом. Он вошел в большую комнату, и голоса там смолкли. Потом снова заговорили.

Я докурил сигарету. Постоял еще немного. Очень не хотелось идти туда.

В комнате никто не обратил на меня внимания.