Время быть русским

Крушение советской власти и перестройку я понял и принял как совершенно неизбежную буржуазно-демократическую революцию, главной движущей силой которой на сей раз была именно российская интеллигенция. Полемизируя с «Русофобией» академика Игоря Шафаревича, я писал в открытом письме ему, что интеллигенция имеет свои классовые интересы и является естественным локомотивом перемен во все времена, и что «малый народ» есть преимущественно социальное, а не национальное явление, предшествующее любой революционной ситуации. Считаю и сейчас, что так оно и есть.

ОДНАКО все негативные последствия так называемых реформ и крушения СССР быстро заставили меня сделать неизбежный вывод о проигранной нами Третьей мировой войне, которая, будучи «холодной», привела к весьма «горячим» последствиям. Трагические события конца 80-х — начала 90-х очень скоро обнажили свою этнополитическую природу. Я не только отчетливо увидел, но и всем сердцем почувствовал, ведя многолетнюю «битву» за трофейные культурные ценности, что Запад (весь без исключения), объятиям которого мы с восхитительным идиотизмом доверились, по-прежнему не считает русских за людей, относится к нам с позиций цивилизационного антагонизма в полном соответствии с концепцией Хантингтона. А между тем оплеухи, которые русским как нации стали раздавать «братские народы СССР» и страны-участницы Варшавского договора, одну хлеще другой, показали мне со всей очевидностью, что враждебное национальное отношение к моему народу свойственно не только «цивилизационно далеким» от нас сильным народам мира сего, но и народам, подобно шакалам, норовящим куснуть приболевшего льва, в том числе весьма «цивилизационно близким», таким как болгары, молдаване и украинцы.

Мало того, я, как и очень многие мои соотечественники, вдруг разглядел, что национальный состав России сам по себе тоже чреват конфликтами, которые ветхие старцы из Политбюро упорно отказывались замечать, желая видеть вокруг себя «единый советский народ» и «социально однородное общество». Внезапно обнаружилось, что татары, башкиры, якуты, адыги, не говоря уж о чеченцах и ингушах, издавна таили на дне души далеко не родственные чувства к «старшему брату», и теперь, когда этот брат остался без сил, без государственной опоры, преданный всеми вовне и внутри страны, оболганный, обобранный, ошарашенный тотальным предательством, не способный даже себя как следует накормить, обучить, трудоустроить и защитить, они не постеснялись оные чувства обнажить.

Проживая в сонном царстве (СССР), мы на какое-то время и впрямь вообразили, что все народы — братья; что казах, вайнах, грузин, украинец, прибалт — брат нам, русским. Но все названные и многие неназванные народы очень быстро, доходчиво и убедительно объяснили нам, что это — вовсе не так. И разубедить им нас будет теперь уже невозможно.

Невозможно, если быть честным, не сказать и о зловещем факторе еврейско-русского противостояния, ярко проявившемся в ходе грабительской приватизации, в процессе реформ и утверждения нового режима вообще, в сфере идеологической борьбы, в СМИ, особенно на телевидении. Откровенно антагонистическое расхождение во взглядах на прошлое, настоящее и будущее России и русских, характерное для русского и еврейского менталитетов, отнюдь не смущало евреев: ни тех, что верховодили реформами и оформляли соответствующую идеологию, ни тех, что оправдывали, пропагандировали и поддерживали эти реформы в СМИ, ни тех, что участвовали в разделе советской народной собственности, ни тех, что пытались переделать самый дух «этой страны».

Особые размышления вызвало такое заметное явление, как еврей-полукровка в политике. Явлинский, Жириновский, Руцкой, братья Чубайсы, Гайдар, Кириенко, Немцов, Хакамада, Новодворская (я называю только самых заметных, всех не перечислишь) — принадлежность их, по большому счету, к одному антирусскому политическому лагерю заставляет задуматься. Пожалуй, сегодня именно такие, как они, заставляют со всей остротой ставить вопрос о феномене отщепенства в истории интеллигенции России. Правды ради скажу, что встречаются примеры иного образа мысли (генерал Рохлин), но они редки как исключения[43].

ВЫВОДЫ из беспристрастного наблюдения новых для нас и неожиданных реалий жизни приходилось делать последовательные, хотя и печальные. Стало понятно: чужому агрессивному антирусскому национализму нелепо противопоставлять право (например, Конституцию), обычай, мораль и даже войско, вооруженное этой абстрактной демократической дребеденью. Что из этого выйдет — показала чеченская война 1994–1996 годов.

Еще нелепее — делать в этих условиях ставку на идеологию интернационализма. Это уж просто означает капитуляцию по всем статьям.

Что же делать? Только одно. Необходимо противопоставить свой собственный столь же активный национализм.