Время умирать

Однако он был заклеймен «продавшимся», поскольку воевал не на той стороне — на проигравшей стороне. Кроме того, он был матабелом, в то время как у власти находились представители племени шонов. Так что все двери для него оказались закрыты. Злой, как черт, и разочарованный он явился к Шону.

— Черт возьми, Джоб, да ты просто чересчур хорош для любой работы, которую я мог бы предложить тебе в охотничьей фирме.

— Я согласен на что угодно: готов быть следопытом, свежевальщиком, ружьеносцем, кем угодно, — настаивал Джоб.

Так они и стали охотиться вместе — точно так же, как раньше воевали, и через год Шон сделал его одним из директоров «Сафари Кортни». И они всегда называли эти свои тихие вечера, когда неторопливо потягивали виски у лагерного костра, «советами директоров».

Джоб страшно любил в разных обстоятельствах играть совершенно разные роли. Перед клиентами, приехавшими на сафари, он обычно входил в образ, который называл «негр с плантации», называя Шона бвана или нкози, и вел себя как типичный представитель ушедшей колониальной эпохи.

— Кончай выдрючиваться, Джоб. Ты же унижаешь себя, — пытался было поначалу протестовать Шон.

— Но ведь клиенты ожидают именно этого, — урезонивал его Джоб. — Старина, ведь мы продаем им иллюзию. Они приезжают сюда изображать крутых парней и строить из себя Эрнестов Хемингуэев. А если они узнают, что у меня ученая степень по истории и политологии, то это их отпугнет. — И Шон, хоть и с неохотой, вынужден был смириться.

Когда они бывали вдвоем — как сейчас, — Джоб переходил в образ, который называл «хомо сапиенс», и становился умным, проницательным, образованным человеком, которым на самом деле и являлся. В своих разговорах они легко переходили с синдебеле на английский, поскольку свободно владели родными языками друг друга, и им обоим было с этими языками так же комфортно, как и в обществе друг друга.

— Слушай, Шон, да не переживай ты так из-за этой концессии. Во-первых, ничего еще не случилось, а если и случится, то мы что-нибудь придумаем.

— Может, прямо сейчас и придумаешь? Свежая мысль сейчас бы ой как не повредила.

— Ну, например, мы могли бы попробовать получить другую концессию — скажем, в тех местах, где все еще заправляет моя семья. Где-нибудь в Матетси или даже на реке Гвай — это вообще мои родные места.

— Ничего не выйдет, — покачал головой Шон. — После нынешнего фиаско на мне навеки поставлено клеймо.

— А мы подадим прошение от моего имени, — предложил Джоб и злорадно усмехнулся. — Тогда я смогу назначить тебя одним из директоров, и ты сможешь называть меня бвана.

Они рассмеялись, настроение Шона немного улучшилось, и когда он наконец ушел от костра и в темноте пошел обратно в лагерь, он впервые за последние несколько дней почувствовал прилив оптимизма. Только Джобу удавалось так ободрять его.

Когда он подошел к палатке, под деревьями мелькнула чья-то бледная тень, и он резко остановился. Потом до его слуха донеслось позвякивание серебряного колье, и он понял, что девочка, должно быть, специально дожидается его.

— Мы можем переговорить? — негромко спросила Клодия.

— Валяйте, — разрешил он. И почему его всегда так раздражает это типично американское «переговорить» вместо нормального «поговорить»?

— Прошу заранее простить меня, если я не очень хорошо справлюсь, — начала она. Он промолчал. — Я хотела извиниться.

— В таком случае вы извиняетесь не перед тем, кем нужно. У меня по-прежнему две ноги.

Она вздрогнула, и голос ее задрожал.

— Неужели вы настолько безжалостны, а? — Она высоко подняла голову. — Впрочем, вы, наверное, правы, иного я и не заслуживаю. Я и в самом деле была идиоткой. Мне казалось, что я все знаю, но, как выяснилось, знаю я очень мало, и по своему неведению я причинила людям много горя. Я понимаю, что извинениями горю не поможешь, но, поверьте, мне действительно страшно жаль, что так вышло.

— Просто мы с вами выходцы из совершенно разных миров и у нас нет абсолютно ничего общего: ни мыслей, ни чувств. Нам нечего и надеяться когда-нибудь понять друг друга и уж тем более подружиться. Тем не менее я понимаю, чего вам стоило признать свою вину.

— Значит, перемирие, да? — спросила она.

— Ладно, перемирие. — Он протянул руку, и она пожала ее. Кожа ее была нежной, как розовый лепесток, ладонь продолговатая и прохладная, но рукопожатие оказалось не по-женски крепким.

— Спокойной ночи, — сказала она, отпустила наконец его руку и направилась к своей палатке.

Он следил за тем, как она идет к себе. Луна лишь два дня назад пошла на убыль, и белое платье Клодии выглядело в лунном свете, как полупрозрачный клуб тумана. В нем явственно просматривалось великолепное тело, длинные, стройные ноги и изящные руки.

Наблюдая за ней, он вдруг почувствовал, что восхищается ее присутствием духа и что она в первый раз со дня их знакомства по-настоящему нравится ему.

* * *

Шон, как всегда, спал тревожным сном охотника и солдата. Природные звуки буша ничуть его не беспокоили — даже вопли стаи гиен, кружащих вокруг хорошо укрепленного навеса для добычи, где хранились львиные шкуры.