Всадники ниоткуда

— Коля! — крикнул усач долговязому Коле, устанавливающему кинокамеру на треноге вблизи свечения. — Температуру проверил? Сколько?

— Тридцать два! — крикнул Коля.

— ТЭЦ, а не камешек, — сострил Славка.

Тут усач словно впервые разглядел собеседников.

— Простите, — сказал он, — забыл представиться.

Профессор Лазарев из комиссии по метеоритам. А это — лаборант. — Он кивнул в сторону Коли, все еще колдующего со своей камерой. — С кем имею честь?

Стоявшие у дома назвали себя. Услышав фамилию Микульского, Лазарев поморгал глазами, что-то вспоминая.

— Микульский... Микульский, — повторил он. — Физико-химические основы подсознательной памяти?

Микульский засмеялся:

— Угадали. Только откуда у служителя Урании такая широта диапазона?

— У меня зять психиатр, — усмехнулся усач, — а я профан. Да тут, боюсь, и Урания не поможет. — Он показал на светящийся купол. — Не сразу, во всяком случае. Очень уж много неясного. Странный метеорит. Да и метеорит ли это? Кто-нибудь наблюдал за его падением?

— Я наблюдал, — сказал Котов.

Он рассказал, как вышел в сад и увидел огненную полосу, расколовшую надвое свинцовое небо, как вырастал на бывшей клумбе гигантский белый цветок, превращаясь в серебристую полусферу, как стал необычно жарким этот не по-летнему холодный вечер.

Лазарев слушал не перебивая, иногда помечал что-то в маленькой записной книжке.

— Это и странно... — Он поднял голову от записей. — Метеорит может достигнуть поверхности Земли только при малых скоростях падения, порядка пятнадцати—двадцати километров в секунду. Но в этом случае он должен быть лишь чуть теплым, а этот... — Он замолчал, машинально перелистывая записную книжку.

— Как вы его заметили? — спросил Микульский.

— При входе в атмосферу.

— Данные радиолокации?

— Обычное радиоэхо. Ионизированный след с высоты ста с лишним километров.

— А спектр?

— Довольно необычный.

— Линии ионизированного кальция?

— Их нет. А почему...

— Почему неслужитель Урании сует нос не в свой огород? Это вы хотели спросить?

Профессор смутился.

— Зачем? Весьма уважительная разносторонность интересов, — сказал он и прибавил, обращаясь к Котову: — А какие звуковые эффекты наблюдались при падении?

— Свист, и только. Оглушительный свист. И тишина.

Ни грома, ни взрыва. Только свет.

— Н-да... — задумчиво протянул профессор. — Треба еще один глаз.

— Чей? — спросил подошедший Коля.

— Придется за академиком ехать.

— Где вы его сейчас найдете? На даче в Звенигороде?

— На даче у него, между прочим, есть телефон. А ты здесь останешься.

И без того длинное лицо Коли еще более вытянулось.

— Василий Антонович, — взмолился он, — у меня дельце в Москве. Вот как надо. — Он провел рукой по горлу в доказательство полной неотложности «дельца».

— Подождет, — безжалостно сказал Лазарев... — А кто съемку вести будет?

— Так автоматическая же камера, Василий Антонович! Даже кассеты перезаряжать не нужно. Сам варил, сам солил.

— Вот и соли, а я за академиком. Утром приедем; — заключил профессор и побежал к машине.

Умолять его было бессмысленно.

Впрочем, Славка тут же успокоил Колю. Когда профессорская машина скрылась за поворотом улицы, он ткнул в бок совсем уже скисшего лаборанта и бодро посоветовал:

— Сигай в Москву, старик. Раньше десяти утра они сюда не вернутся, а ты с первым утренним поездом. Часиков в шесть. Отсюда до станции два шага. Ну, а мы поглядим здесь, что к чему.

Коля, уже принявший решение, оглянулся на светящийся купол.

— Он еще часа три остывать будет. А камеру выключите, когда погаснет, — обрадованно проговорил они в три прыжка был уже за калиткой.

Желтый

1

После ухода Коли компания разделилась. Славка с Микульским пошли смотреть метеорит, а Котов и Родионов поднялись на веранду. Последний тотчас же обратил внимание на партию, оставленную Котовым все в той же позиции на доске.

— Сам с собой играешь? — засмеялся Родионов. — Ну и нагородил!..

— Не моя партия, — сказал Котов.

— Вижу.

Родионов посмотрел на доску, потом на Котова.

— Для задачки-пятиходовки слишком проста, — сказал он, — для партии слишком эффектна. Блеск! Кто с кем играл?

— Покойный с подследственным. И не играл, а учил.

А партия — эта не просто партия, а вещественное доказательство.

— Чему?

— Тому, что племянник находился в одной комнате с дядей, когда у того начался сердечный приступ, не помог ему, не вызвал врача, а ушел с пачкой кредиток из письменного стола.

— Так что ж тут думать? Партия — не шарада.

Четыре шаха — и мат. Можно и в три шаха.

— Я все варианты вижу, — устало заметил Котов, — а меня почему-то тянет загнать черного короля на последнюю линию.

— Зачем? — удивился Родионов. — Гол в свои ворота. Если б у белых слева ладья была, а то — вакуум.

Котов вздохнул.

— Не могу отвлечься от мысли, что кто-то где-то именно в такой же позиции сделал как раз то, что мне хочется.

— Не мудри, — сказал Родионов.

Микульский и Славка поднялись на веранду.

— Ему нельзя не мудрить, — подхватил Славка реплику Родионова. — Он из породы Холмсов, Пуаро и Мегрэ. Поделитесь очередной сенсацией, инспектор. Убийство?

— Инфаркт.

— Только и всего? А шахматы при чем?