Всё в дыму… [СИ]

– Давай еще по кофе? – Ди решительно попробовал разрядить обстановку. – Теперь с мороженым. – Он уже знал, что Стерх любит сладкое. – Ванильным?

Угадал. Пусть ваниль и синтетическая, но охотник довольно причмокивает, жмурится, чуть ли не мурлычет, облизывая белую пластиковую ложечку, кажущуюся до нереальности хрупкой в его грубых смуглых пальцах с выступающими костяшками и широкими, под корень обрезанными ногтями.

Ди не хочется думать о том, сколько художников оставило свою кровь на этих руках. И не хочется думать о том, почему его вообще волнует что-то подобное.

Они больше не возвращались к этому разговору, и потом было еще много субботних встреч, только ближе к вечеру, после работы, и иногда – несубботних, и негромкого смеха, и ни к чему не обязывающей болтовни, и поездок на Стерховом мотоцикле… Пока не наступила зима и не зарядили холодные, темные дожди.

**5**

Ди все-таки решил отработать нынешний учебный год и исправно, как примерный ученик, каждое утро отправлялся в школу. Плевать, что уроки у него не с утра и вовсе не каждый день. Он зависал в учительской или, если там становилось людно, в бывшей столярной мастерской – или не столярной, это Ди называл ее так, потому что в заброшенном кабинете труда до сих пор пахло древесиной и каким-то особенным клеем, которым ее склеивали.

Труду – как встарь – не учили: кому эти нужны уроки, когда за пределами школы постоянно идет строительство? Или тушение ЗАДовских зажигалок на уцелевших крышах. Или раскапывание свежих завалов. Зарывание новых воронок. Собирание гуманитарной помощи. Да мало ли где могут пригодиться крепкие детские руки!

Он и сам не раз выводил школьников – почему-то обычно младших – на крыши и учил пользоваться длинными железными щипцами. В воде зажигалки не тухли, поэтому с собой притаскивались мешки с песком. А ведра там стояли уже давно, и некоторые успели проржаветь насквозь. Во время вечерних бомбежек Ди, готовый в любой момент прийти на помощь, наблюдал, как оставленные на продленку дети азартно цапают шипящие и плюющиеся огненными искрами бомбы, с топотом волокут к расставленным повсюду ведрам и погружают в мокнущий под зимним дождем песок.

Потом приезжали военные грузовики, зажигалки выколупывались из ведер, осторожно укладывались в затянутые старинным брезентом кузовы, а песок – в надежде на просушку – ссыпался под навесы и разравнивался граблями.

Иногда вместо грузовиков появлялись древние фургоны с полустертыми надписями "Вперед, ПЕРЕД!", что говорило об их принадлежности к давно запрещенной "Первой Евраравийской Рабочей Единой Демократии". Партию эту когда-то создали в противовес ЗАД, и она много лет билась за власть в Крайме, официально принадлежащем еще Большой земле.

Последние несколько лет Ди учил детей, что ПЕРЕД была партией терророформеров, сторонников крайних мер в очищении окружающего пространства от нежелательных элементов. В народе их прозвали "мойщиками" и "потрошителями" за дикарское обыкновение вспарывать поверженным врагам животы и умываться их кровью.

Однако раньше в учебниках писали, что ПЕРЕД, наоборот, выступала против терророформеров и всякого террора вообще. И что главной ее задачей было противостоять ЗАД, а если понадобится, то и США. Но в ряды партийцев проникли толпы шпионов, и оказалось, что все без исключения программы и действия ПЕРЕД планировались и финансировались врагами.

История постоянно менялась, но несчастной ПЕРЕД пока не удавалось, так сказать, отмыться от чужой крови. Вот и на присланных за зажигалками допотопных фургонах поверх "Вперед, ПЕРЕД!" красовалась разная непотребщина вроде "ПЕРЕД – в ЗАД!" или "Мойку – на кол!".

Сказать по правде, Ди осуждал короткую человеческую память, изворотливость и грубость в выражении мыслей. Но это дело и головная боль родителей – чему учить своих детей.

Домой он возвращался поздно, устало поглощал разогретый одной из личностей донны Лючии ужин и заваливался спать. С тетрадями, рефератами и прочей школьной чепухой разбирался по утрам, перед выходом.

Стерха, поставившего мотоцикл на зиму в какие-то гаражи, Ди не видел с начала холодов. В их прошлую встречу тот посетовал на отсутствие машины, свою нелюбовь к вождению "железных коробков" и пообещал как-нибудь "заглянуть в западную". Ди кивнул, не желая распространяться о своей занятости в школе. Вряд ли Стерх "заглянет" в рабочее время – скорее, это будет вечером, перед авианалетом, а значит – ненадолго.

Обеденного перерыва учителям не полагалось: каждый, у кого случался пустой урок, мог провести его в школьном буфете. Или перехватить пирожков с эрзац-кофе на перемене. Эти резиновые тошнотики, как называли их школьники, и овсяная подделка под кофе заставляли Ди вспоминать о Стерхе с некоторым сожалением. Не стоило ли бросить эту ненужную работу, оставаться свободным?

Но ради чего? Для пары приятственных встреч в неделю и каждодневного бесцельного кружения по городу? Нет, такая свобода Ди изрядно надоела за лето. Однако новая рутина нагоняла еще более тягостную тоску.