За любовь, которой больше нет (СИ)

Я не знаю! Единственное, что я знаю, что если ее не будет, не будет смысла в моей жизни. Если ее не станет, я сойду с ума- буду искать ее черты в каждой проходящей женщине, ловить запах и вздрагивать в надежде, почувствовав знакомые духи, я бы замирал, прислушиваясь к шорохам в доме, пытаясь услышать звук ее шагов. Я искал бы ее в другой, но убеждался вновь и вновь, что она единственная для меня. Если бы не было ее, я бы не был собой. Черт возьми, да я разгадал бы секрет бытия, чтобы создать ее! Наверно, все это отразилось на моем лице, потому что всхлипнув, мать кивнула и обняла меня, ее тело затряслось, она разразилась новым потоком слез. Я молчал, хотя мне хотелось рыдать, как она, хотелось реветь во весь голос. Мужчины не плачут. Нам вдалбливали это с детства. Плач для мужчин, как мат для культурных людей. Но сейчас все это не имело ни малейшего значения, сейчас я просто человек, которого разрывает изнутри острейшая боль и страх, только я все равно не мог выдавить из себя ни слезы. Мне казалось, если я заплачу, то признаю, что надежды больше нет, что все кончено. С этой мыслью я не мог смириться. В эту минуту, я как никогда ранее верил, хотел верить во все, что существует в этом мире, только бы у меня была надежда. А еще я хотел подкупить, хотел как наивный, маленький мальчишка просить. Кого? Бога, судьбу, вселенную, природу-все, что угодно.

-Оставь меня одного!

Мать попыталась что-то возразить, но увидев, куда направлен мой взгляд, понимающе кивнула и ушла .

А я прожигал взглядом стену, на которой весела небольшая иконка. Я смотрел в узкое лицо и ненавидел за то, что Бог, в которого так верила моя жена, вновь подверг ее страданиям. Я никогда не обольщался на свой счет, но она ...Разве справедливо, что за мои грехи страдают они? Я не понимал, не принимал, но тем не менее медленно опустился на колени перед этим символом Высшего разума, а, на мой взгляд, самого жестокого существа на свете, последнее пристанище, последнее, что мне оставалось. Я зашептал молитву, которую не раз читал в тюрьме, когда меня захватило учение о Боге. Сейчас я стоял на коленях перед этим образом и как создатель этой молитвы, молил о спасении своего ребенка.

- Помилуй меня. Боже, по великой милости Твоей, и по множеству щедрот Твоих изгладь беззакония мои. Многократно омой меня от беззакония моего, и от греха моего очисти меня, ибо беззакония мои я сознаю, и грех мой всегда предо мной....

Меня разрывало, я хотел умереть. С каждым словом меня скручивало от бессилия, потому что я знал, что меня ждет такой же конец, как и царя Давида. Мое обращение Он проигнорирует. Этот Садист не помилует меня, не простит и не пощадит ... Если уж Давид не был достоин, то я тем более. Но я продолжал шептать слова, захлебываться. Тупая боль пробивала висок и грудь. Мне не куда было деться, мне больше не к кому было обратиться, мне надо было во что-то верить, я остался один, мне хотелось умереть, мой мир вновь был разрушен. Почему, за что им, почему не мне? Кто-то скажет: «такова жизнь!» Ни хрена это не жизнь, это издевательство, садистская потеха, скотское развлечение. Я принял « такова жизнь!», когда сидел в тюрьме, когда чуть не убил жену, потому что я сам был виноват во всем. Но сейчас в чем мне обвинить себя? В том, что поехал в эту чертову деревню? В том, что не предусмотрел, не продумал? Это бред, лучше тогда закрыться в доме и не вылезать. Я думал, что в моей жизни никогда больше не случится ничего страшного, что я укрепил ее, огородил толстенными стенами, за которые не сможет прорваться ни одна опасность. Я ошибся, я возгордился и мне решили показать мое место, что я хожу по краю и в любой миг могу сорваться в бездну, стоит только легонечко толкнуть. Вот так просто, и ни что из того, что я заработал или достиг не способно сейчас помочь мне, разве что дает надежду, что врачи прибудут раньше, прельщенные наживой. Я не знаю, сколько я стоял на коленях, сколько умолял бездушный образ. Время перестало для меня существовать. Но потом все закончилось.

Надежда умирает последней. Это так. Когда дверь в палату открылась, на пороге был тот самый врач. Лицо его было мертвенно бледно. Мое сердце пропустило удар, замерло в болезненном понимании, я судорожно втянул воздух.

-Мистер Беркет..

-Не надо!- я оборвал его, я не хотел ничего слышать. Страх сковал все мое существо. Трусливо закрыл глаза, но в душе уже разгорелось пламя адской безысходности, она рвала своими острыми зубами на ошметки.

-Прибыли из Лондона, но ваш ..сын он.. умер! Мы не успели...–тихий голос вернул меня в реальность. Я затряс головой, я не верил. Что это значит умер? Нет, этого не может быть, только не с моим мальчиком, ведь еще вчера, еще вчера он бегал на заднем дворе, улыбался и...Нет! Я вновь затряс головой, отрицая все, отбрасывая. Я хотел убить этого врача. Теперь мне становится ясно, почему убивали гонцов, принесших дурную весть. Я готов был уничтожить любого, только бы облегчить то жгучее ощущение, которое обжигало до крови и волдырей.