— Мы сами создаем свое счастье. Свой уют. Свой мир. Между родными проходит трещина, оставляя их на разных клочках земли, что начинают со временем тонуть. Мы сами не замечаем, когда рушим родственные мосты, а когда становится поздно и твой мир вот-вот пойдет ко дну, ты начинаешь строить их заново. И у тебя есть все, что для этого нужно. И ты строишь. Строишь и строишь. Выкладывая друг за другом кирпичи, скрепляя их обещаниями, любовью, клятвами, пониманием, добротой, искренностью, надеждой. Кладка за кладкой, ты строишь мост, но все говорят тебе, что это стена. Ты настолько одержим, что не видишь разницы между ними. А раствор крепок, стену уже не сломить, тебе не спастись, ты тонешь в собственном мирке. Один. Когда я поняла, что мост оказался стеной, было уже поздно. Меня боялись и от меня бежали. Ко мне выкладывали мосты, но все они тонули, не достигнув моего берега. Была лишь стена. Стена, которую я разрушила.
— Ты… ты пожертвовала собой? — со слезами на глазах, Ингрид кивнула.
— Я спасла их мир, ценою собственного.
— Но они желали тебе зла, они боялись тебя, — Румпель хмурился. Сердце болело и ему показалось, что этот мотор скоро заглохнет.
— Нет, — женщина грустно улыбнулась. — Я была так одержима страхами, что не видела очевидного. Что бы не случилось, твои родные никогда не отступятся от тебя. Они могут не понять, не сразу, но на это всегда нужно время, — она была права. Нужно оберегать родных, заботиться, но не убивать. К черту предсказание, он прожил свое, он готов. — Ад или рай, они все равно будут тебя любить. Не стоит губить единственное, что лю…
С громким щелчком намордник спадает.В ушах безбожно звенит. Убить. Любить. Убить. Любить. Трибуны зарастают плющом, а парапет арены становится деревянным. Прожектор освещает Белль, выжидающе смотрящую в его глаза.
— Что ты решил? Ты спасешь его или умрешь? — девушка нетерпеливо теребит подол платья, ожидая его приговора.
— Румпель, ты должен бороться. Убей монстра! — справа от него с надрывом в голосе говорит Ингрид. Поводок подергивается, а за спиной он вновь слышит ругань.
— Убьешь Генри? — Белль закусывает нижнюю губу.
— Убей монстра, Румпель! — Ингрид рычит, заламывая руки. Кто она против его любви.
Ошейник жжет кожу, словно раскаленное железо. Он задыхается. Тут мало воздуха? Или быть может ошейник вновь пережал его горло? Сердце пропускает удар? Паника накатывает волнами. Убить или любить? Смерть или жизнь? Белль или Ингрид? Он или монстр? Что выбрать? Намордника нет, а цепь мягко оттягивает его к Белль. Ингрид досадно рычит, понимая, что проигрывает в этом сражении. Не она, он.
— Что, черт возьми, тут происходит?! — с трибун сходит разъяренная Реджина, хватая мужчину за цепь у основания ошейника, отдергивая его от Белль. — Это не она! — Румпель затравленно смотрит на безразличную Белль, затем на Ингрид, а после на Реджину, вглядывающуюся в глаза, чье лицо начинает чем-то напоминать его самого.
— Молодец, борись, — шепчет Ингрид, прижимая ладонь ко рту, едва сдерживая рвущиеся наружу рыдания. — Борись за своих родных, не за себя. Давай! Борись!
— Борись! — губы Реджины шевелятся, а его голос отчетливо звучит в голове. — Борись, сукин сын! — Реджина растворяется, оставляя после себя пульсирующую боль в висках.
Этого хватает, чтобы отрезвить, отвлечь монстров и воспользоваться моментом. Сегодня он убьет. Руки хватают ошейник, с трудом продевая длинные пальцы под плотно прилегающий к коже металл. Румпель резко проворачивает ошейник вокруг шеи, крича от боли, заливая кровью пальцы, нащупывая крепление поводка к цепи и судорожно хватаются за него. Сквозь слезы он видит замерших, изумленно таращившихся на него монстров. Руки перебирают звенья, с каждым рывком все больше и больше притягивая к себе своих хозяев. Зверьки, переглянувшись, хватаются за поводок, с рыком натягивая его, пытаясь взять контроль над взбешенным псом. Но все тщетно. Намордника нет, и вся его истинная злость, весь гнев, что по капле копился весь этот день, придают ему сил. Рывок. Рывок. Рывок. В глазах темнеет от силы и ярости. Предчувствие свободы пьянит. Рывок. Монстры выпускают цепь, теряя равновесие, падая к его ногам. Румпель опускается на колени, хватая их за пестрые хвосты все еще подрагивающими руками, связывая между собой.
— Обмотай цепью, — шепчет Ингрид, с радостью смотря на него. Он кивает, обматывая поводком зверьков. — Помни, они любят тебя, и всегда будут л…
— Ой, к черту! — между ними появляется Темный. Голос бесцветен и безразличен. Но слова говорят о его раздражении и недовольстве. Он как-то неловко взмахивает рукой, и Ингрид исчезает. — И их тоже, — монстры исчезают, а ошейник, раскрывшись, падает на землю. Румпель аккуратно потирает шею, стараясь избавить себя от тупого ощущения металла, что еще долгое время будет преследовать его. Темный взволнованно вышагивает возле него, то складывая руки на груди, то ставя их на бедра.
— Разочарован? — сипит Румпель, поморщившись от боли.