Записки динозавра

Дальнейшие события развивались стремительно. Перепуганный от счастья Владик бросился за увольнительной к отцам-командирам, но в новогоднюю ночь никого из них не обнаружил, кроме сундука-старшины, заставившего Владика мыть полы в штабе. Владик упал старшине в ноги и доложил, что отечественная наука понесет невосполнимую утрату, если он, рядовой Бессмертный, не встретится завтра утром с академиком Невеселовым.

К счастью, старшина оказался хомо сапиенсом сапиенсом. Он ответил:

– Вот что, Кащей Бессмертный… Мне так не нравится твоя фамилия, и подтянуться на перекладине ты ни разу, а выдать тебе увольнительную за сто километров от части я не имею права. Но я закрою глаза на твою самоволку. Если все обойдется, помоешь два раза полы в казарме. Рискни для науки. Но помни, что в Питере есть две гауптвахты. На первой висит мемориальная доска: «Здесь сидел великий русский поэт Михаил Юрьевич Лермонтов», на второй: «Здесь сидел великий советский летчик Валерий Павлович Чкалов». Если нарвешься на патруль, то судить тебя будут как дезертира, и пусть эти надписи тебя утешат. Рискнешь? Орел! По Питеру ходи переулками, на Невском не появляйся, а пива – ни-ни! Я дал бы тебе переодеться в цивильное, да у самого нету.

Владик выслушал наставления старшины, перемахнул через забор и на первом же продуваемом товарняке прибыл на Балтийский вокзал. Стояла середина двадцатого века. Патрули и трамваи еще спали в эту новогоднюю рань. Полуобмороженный Владик пешком добрался до улицы Победы, поднял меня с постели, и мы три часа беседовали на кухне о состоянии дел в химической науке. Сестра кормила его тушенкой, а я отпаивал чаем из серебряного подстаканника; Владик же ни словом не обмолвился о своих намечающихся особых отношениях с великим русским поэтом и великим советским летчиком, и поэтому я не догадался отвезти его на «ЗИМе» в воинскую часть. Напоследок я твердо пообещал провести через Министерство обороны приказ о его переводе в мою лабораторию и налил Владику на коня стопку коньяка, чтобы он окончательно не замерз на обратном пути. Счастливый Владик ушел навстречу неизвестности, а я заторопился в Кузьминки, где ошеломил своих сотрудников компонентой Бессмертного (с тех пор, естественно, сия компонента носит его имя, а иностранцы язык ломают).

Из Кузьминок я позвонил академику Эн.

Тот сказал: «Умереть не дадут спокойно», позвонил куда-надо и потребовал выдачи в мое распоряжение рядового Бессмертного. Его два раза переспросили: «Какого-какого?»… А еще через день позвонили в Кузьминки и доверительно объяснили мне, что молодой советский рядовой гений Бессмертный таинственно исчез под Новый год из расположения родной воинской части, что его вот уже четвертый день не могут найти у известных девиц в окрестных селах, и что в исчезновении Бессмертного подозреваются козни нескольких иностранных разведок, а меня просят не сообщать об этом академика Эн.

Как бы не так!

Я тут же опять позвонил академику Эн. Тот ударил тростью по столу, взбешенный всей этой шпиономанией, и тут такое началось!

Не знаю, может быть Владик мне потом врал, зато врал красиво: будто бы усиленная опергруппа Министерства обороны прибыла на Финский залив с жутким намерением взломать лед, тело найти, а Владикино начальство разжаловать в рядовые; будто бы его матрац дали понюхать какому-то сверх-Джульбарсу – и пес в точности повторил весь путь рядового Бессмертного от воинского забора до дверей детдомовской воспитательницы, а потом от ее дома до Невского проспекта, где Бессмертного пять дней назад арестовал патруль. (Мне не следовало давать ему стопку на коня – конь не выдержал. После нашей беседы Владик шагал по Ленинграду, как пьяный, и таки забрел на проспект). На Невском овчарка сорвалась с поводка и прямиком примчалась к старой питерской гауптвахте, где когда-то сидел Михаил Юрьевич Лермонтов, а сейчас в ожидании трибунала страдал от острого приступа радикулита Владислав Николаевич Бессмертный.

Иногда мне кажется, что эти и другие события происходили во сне или на киноэкране. Будто наши роли исполняли артисты, а меня и Владика в помине не было. Мне кажется, что мне всю жизнь было под сто лет, и я уже не представляю себя другим, а Владислав Николаевич был всегда при мне любимым учеником и директором этого учреждения.

Таким вот образом.

26

Мы продолжаем молчать. В гостиницу никто не уходит. Владислав Николаевич ревнует Татьяну к марсианину, а тому без шинели в конце зимы совсем не жарко, но и он не уходит. Мотаю на ус: появился третий претендент в женихи.

– Идите в гостиницу, – советую я ему. – А я еще подышу воздухом.

Нет, не уходит… Похоже, он меня телохраняет. Они в самом деле что-то задумали.

А вот и наши подъезжают, израненные, но победоносные!