Записки остраннённого

Большой дом в Санкт-Петербурге ушел за долги. Как и состояние. Евгений – богатый помещик: «Заводов, вод, лесов, земель // Хозяин полный». Перемена образа жизни – радикальнейшая. Ни Talon, ни балета, ни карт, ни стихов, ни балов, ни тайных свиданий с уроками в тишине, ни образованных друзей из высшего света… Ничего! А ведь наш герой, пережив к тому времени уже вторую (и также необъяснимую) метаморфозу, не просто резко поумнел, но стал мечтателем и интересным собеседником для самого Пушкина: «Мне нравились его черты, // Мечтам невольная преданность, // Неподражательная странность // И резкий, охлажденный ум». Это – про человека, который так и не научился ни всерьез читать, ни упорно трудиться вообще над чем бы то ни было? В данном случае, похоже, Александр Сергеевич описывает все же именно себя. А точнее то, что видел бы в зеркале, если бы оно еще и льстило ему чисто внешне. Каково этому, новому Онегину одному в деревне?..

Так или иначе, но факт остается фактом: главный герой уже в первой главе романа претерпевает два кардинальных превращения, объяснения которым автор дать даже не пытается. Повторюсь – не скользящий по верхам беллетрист, а великий Пушкин, создатель таких психологически выверенных героев, как Герман, как Борис Годунов, как… да что там – даже злая мачеха его «Белоснежки», как и его старик-со-старухой психологически вполне убедительны. Нигде и никогда ни одного прокола – и вдруг такие очевидные “ляпы» в романе, на который ушло семь лет жизни! Даже время в нем расчислено по календарю. А в психологии героя – пробелы.

Ладно, пора, и правда, в деревню. Что Евгений нам продемонстрирует, став помещиком? А вот что. Не любя Гомера и Феокрита, он кое-что все же прочитал – и стал «экономом». А по ходу дела, похоже, еще и на редкость порядочным человеком. Что бы он там ни думал про болеющего дядюшку, однако, если судить по делам его («…слишком часто разговоры // Принять мы рады за дела»), то и здесь метаморфоза налицо: безоговорочно в ущерб себе пустынный мудрец заменяет барщину на легкий оброк! С чего вдруг в легкомысленном эгоцентрике сочувствие к страданиям каких-то незнакомых крепостных? Если бы нечто подобное проделали Ларины или Ленский, автор не преминул бы об этом сказать. Но – нет: опаснейшим чудаком все объявили именно Онегина! Никак в героя снова на минуту вселился другой чудак – сам Пушкин? Кто знает, кто знает…

Как бы то ни было, а в нашем счете у Онегина уже третье «штрафное очко». (Или всё же у Пушкина?..)

Однако – явление второе. Входит Ленский. Семнадцать лет. Тоже богат. Тоже красив. Тоже круглый сирота. Во всем же остальном – полная противоположность Онегину: образован, знает и любит немецкую классическую философию, поэзию Шиллера и Гёте, сам пишет стихи. В чем истоки таких сильных различий? Так ли радикально отличались детство и отрочество Ленского от детства и отрочества его будущего друга – или дело во врожденных качествах? Похоже, ни то, ни другое. Главная причина – во влиянии самого Пушкина. Никуда нам от этого клише не уйти: Александр Сергеевич и правда раздарил частицы своей неисчерпаемо разнообразной личности трем героям романа. И подростковая романтика его целиком досталась Ленскому вместе с образованностью. Ладно, пусть так. Но откуда взялся Ленский – однолюб?! Хотя… Давайте будем читать внимательнее: у Пушкина мелочей не бывает. «Его душа была согрета // Приветом друга, лаской дев…» Гм! Гм! Читатель благородный, как это: душа согрета лаской дев? Ай да Пушкин… Но – мы ведь в роли зануд. Так что Ленскому – первое «штрафное очко». И сразу же, чтобы два раза не вставать: «Но Ленский, не имев, конечно, // Охоты узы брака несть…» И снова – гм, гм. Ибо: «Он весел был. Чрез две недели // Назначен был счастливый срок // И тайна брачныя постели…» Этот самый срок – через несколько дней после именин Татьяны, то есть зимой, примерно через полгода после приезда Владимира в свое имение. Ничего не поделаешь – календарь есть календарь. Так что, «Ленский – два».

Идем дальше. Владимир Ленский, говоря суконным школьным языком, – герой скорее положительный. Особенно – на фоне Онегина. Однако отношение автора к этим «от делать нечего друзьям» может натолкнуть на совсем иные мысли. Судите сами. Стали бы в пушкинском – лицейском! – кругу уважать человека, в описании которого значатся: нелюбовь к поэзии и к литературе вообще, неумение и нежелание делать что-либо полезное, «гениальные» способности к холодному разврату и постоянное применение этих способностей на практике. Ох, вряд ли. Куда охотнее в тот круг был бы принят Ленский. Однако ни в одной строке романа Пушкин не позволяет себе иронии по отношению к Онегину – даже после крайне неприглядной истории с дуэлью. Осуждение – да. Но не сарказм. Чего никак не скажешь об отношении автора к Ленскому. Ирония по его поводу слышна в интонациях автора регулярно. А уж по поводу его стихов… Впрочем, разберем и это.