Записки следователя

Он подумал, что, может быть, действительно Ладыга придет в институт за документами и что этот случай упускать нельзя.

ДРУЗЬЯ НЕ ВЕРЯТ ДРУГ ДРУГУ

И Климов и Ладыга делали вид, будто ничто не изменилось. Потеря маузера, в сущности, ерунда. На всякий случай некоторое время не надо будет ходить в этот уютный притон, где оба они чувствовали себя богатыми, избалованными жизнью людьми, для которых постланы ковры и повешены портьеры, для которых смеются красивые женщины и открываются бутылки французского вина. Ну, в конце концов, это уж не такое большое лишение. В ресторанах тоже бывает неплохо, тем более, если тебя хорошо знают и привыкли, что ты даешь щедрые чаевые.

А на самом деле оба чувствовали, что полоса удач кончилась и настало время расплачиваться по счетам.

Им в самом деле необыкновенно везло. Ни разу не встретились они с ограбленными женщинами, ни разу, когда они грабили артельщиков, не оказались на улице посторонние люди. И эти удачи, это случайное стечение счастливых обстоятельств делало их уверенными и смелыми. А в настоящей смелости, которая проявляется при неудачах, при обстоятельствах неблагоприятных, при опасности непредвиденной, в этой настоящей смелости пока еще они не нуждались. Она понадобилась теперь в первый раз.

Как обычно, они сначала пересчитали деньги. Денег было много. Восемнадцать тысяч четыреста рублей. Треть полагалась девушкам. Они отсчитали шесть тысяч сто. И по шесть тысяч сто взяли каждый себе.

— Кто передаст деньги девушкам? — спросил Л адыга небрежным тоном, так, как будто-это не имело никакого значения.

— Я,— сказал Климов,— у меня условлена встреча с Тамарой.

Оба старались говорить так же небрежно, как они в таких случаях говорили обычно, но так как оба очень старались, то говорили слишком небрежно. Каждый чувствовал эту нарочитость тона и у себя и у товарища. В сущности, оба были перепуганы насмерть, и оба скрывали это потому, что понимали: главное —не поддаваться панике. Была, впрочем, и еще одна причина, из-за которой говорили они неискренне. Каждый из них твердо решил бежать, бежать немедленно и обязательно одному. Как-то вдруг сразу между этими, казалось бы, близкими друзьями появилось взаимное недоверие. Каждый понимал, что другой его предаст, если только этим сможет хоть немного себе помочь. Каждый понимал, что и он предал бы другого не раздумывая, если бы это могло немного облегчить его участь.

Они разговаривали так, как будто подробности, о которых они говорили, не имели особенного значения и о них надо было условиться просто затем, чтобы не получилось путаницы. Но под словами, которые они говорили друг другу, таился другой смысл, в котором оба не признавались, который оба скрывали, но который оба понимали прекрасно. В сущности, когда Ладыга говорил: «А то я взял бы эти деньги. Я, может быть, успел бы к Вере зайти», на самом деле он говорил: «Почему, собственно, ты получаешь двенадцать тысяч, а я только шесть? Мне ведь тоже придется бежать неизвестно куда и, наверно, на всю жизнь».

Когда Климов ему отвечал: «Нет, лучше делать, как условлено. Раз сговорились с Михайловой, я ей и передам», на самом деле Климов говорил Ладыге совсем другое: «Черта с два я тебе отдам эти шесть тысяч, я, в конце концов, атаман».

Можно было, конечно, просто разделить по три тысячи на брата, но для этого надо было признаться в том скрытом разговоре, который они вели друг с другом, а на это ни один из них не решался. Они уже друг другу не верили, и они уже друг друга боялись.

У Климова воля была сильнее. Ладыга понял, что ничего не добьется и что придется ему обойтись шестью тысячами.

Они вышли. Климов сказал, что ему направо, Ладыга сказал, что ему налево. Они простились, договорившись, что встретятся завтра вечером в ресторане «Ша Нуар». Они разошлись, зная, что завтра вечером ни один из них в ресторан не придет.

Ладыга уехал бы первым поездом, но он рассудил, что уехать придется на всю жизнь или, по крайней мере, на много лет, что надо устраиваться на работу, чтобы не бросаться в глаза, и надо иметь по крайней мере хоть аттестат об окончании школы. А аттестат этот лежал в канцелярии Медицинского института. Он сразу поехал в институт. Но опоздал — канцелярия уже не работала. Он привязался к какому-то своему бывшему товарищу, повел его в ресторан, напоил и, наврав что-то очень путаное, напросился к нему ночевать. Утром он встал, когда товарищ еще спал, не прощаясь, ушел и на извозчике поехал в институт. Он попросил свои бумаги, объяснив, что учиться больше не может, так как вынужден поступить на работу. Его заставили написать заявление, потом секретарша пошла, чтобы получить резолюцию начальства, потом вернулась с резолюцией и отдала Ладыге бумаги.