Затишье

Как всегда, дверь Иконникова не была заперта. Внизу никого. Костя снял шинель, набросил на шарик вешалки. Но дверь распахнулась, и вбежал подпоручик Михель, отряхиваясь, весело блестя глазами.

— Господи, кого я вижу, — затормошил он Костю. — Ну идем, идем скорее!

Обнял Бочарова за плечи, потащил наверх. Иконниковы пили чай. Александр Иванович в полотняной рубашке, в каких-то мятых клетчатых брюках выглядел совсем по-домашнему. И Анастасия была в простеньком платье, чистом, но уже довольно потертом. Сашка вертелся на стуле, сбивая салфетку, заправленную под подбородок.

Иконников не поднялся, только улыбнулся, сказал:

— Вот кстати.

Самовар шипел, сияя медалями, уставя на Костю изогнутый нос. Анастасия позвала прислугу, та отвела Сашку, и в гостиной все на мгновение притихли, как бывает перед переменою разговора.

— Ну, был в больнице? — спросил Иконников Михеля.

— Отнес ему чаю, сахару, немножко денег. Кажется, растрогал. Поправляется. Но как же не вовремя заболел!..

— Все болеют не вовремя, — вздохнул Иконников, позвенел ложечкой. — Это о Кулышове, которому вы деньги относили, — напомнил он Косте. — Георгий, тебе на бал непременно?

— Приказ баталионного, — пожал плечами подпоручик.

— Мне тоже. Анастасия вот все недомогает.

— Не верь ему, Георгий, — посердилась она. — Просто не хочу.

— Душно там невыносимо. — Михель щелкнул ногтем по расшумевшемуся самовару.

Костя в канцелярии слышал об этом бале еще до нового года. Весь город говорил, какие торжества замышляются в Благородном собрании. Заранее знали, какие вина подаст купец Антонов, какими деликатесами ошеломит ресторатор Голованов. Будет концерт пермских знаменитостей. Господин Герасимов пропоет романс «Убежище» собственного сочинения на слова Гейне. Девица Герасимова и господин Болтерман сыграют в четыре руки на фортепьянах увертюру. Вокальный дуэт составят госпожа Падалка и господин Мейер. Хор гимназистов с чувством исполнит гимн «Боже, царя храни». Сверх программы воспитанником гимназии Пантюхиным будет пропет романс «Выхожу один я на дорогу», пользующийся неизменным успехом у публики. Лотерея-аллегри, танцы под оркестр гарнизонного баталиона. Дамы-благотворительницы — супруги господина начальника губернии и господина вице-губернатора — определяют сборы с концерта и лотереи в пользу бедных.

Немногочисленные пермские дворяне, бесчисленные купцы и чиновники, офицеры гарнизона, их жены, дочки и сынки сбились с ног. Дворяне обновляли платье. Купцы ухаживали бороды. Дамы объявили голодовку, сели на диеты.

Костя пропускал такие разговоры мимо ушей. А теперь вдруг насторожился: Иконников сказал, что единственно с кем полезно на балу встретиться, так это с полковником Нестеровским.

Полковник будет на балу. Значит, и Наденька! Костя даже наклонился, чтобы никто не заметил его лица. Господи, что бы он сейчас отдал, лишь бы попасть хоть на порог Благородного собрания!

— Александр Иванович, — не выдержал он, — Александр Иванович, административным туда можно?

Иконников живо глянул на Костю, отодвинул чашку:

— У нас такого еще не бывало… Но, по-моему, служишь, значит, можно. Беру на себя.

Бочаров даже поперхнулся от радости.

— Только вот, — он посмотрел на потертые локти своей куртки.

— Пустяки, — сказал Иконников, — ростом мы почти одинаковые. Найдем что-нибудь.

Анастасия весело закивала.

И стоят, как солдаты, вытянутые колонны. Возле них зимние, в коврах и медвежьих полостях, экипажи. Лошади под попонами скут ногами, вздрагивают. Кучера сошлись у одной, хохочут, соображают маленько согреться. А окна Благородного собрания пылают ярко, широко.

В стороне — зеваки. Постоят, позубоскалят — и по своим делам. А на их место — другие. Полицейский наряд бдительно и грозно охраняет подступы. Еще бы, ведь на балу сами господин губернатор и жандармский подполковник господин Комаров!

По парадному крыльцу, основательно припоздав, подымаются Иконников, Михель и Бочаров. Бочарова и не узнать: он в пальто с меховым воротником, в высокой шапке. Под пальто манишка подпирает подбородок, под пальто коричневый сюртук, узкие брюки со штрипками. Все это мешковато немного, хотя Анастасия и подгоняла.

Иконников ведет его в вестибюль. Там уже пусто, запахи пудры, духов, женского пота, дорогого табаку. Ловко подлетает завитой малый, принимает от Иконникова шапку. Костя раздевается сам, неумело поправляет галстук.

Втроем идут они к зале по навощенному паркету, в котором опрокинуто горят люстры. Полудетские голоса слаженно выпевают гимн.

— Боже, царя храни! — подымает глаза подпоручик Михель, приоткрывает дверь. Запах гнили, который отвращал Иконникова на заседаниях, тяжело бьет в ноздри.

Ждать пришлось недолго. Гимназисты овцами затопотали по сцене, покидая ее, завизжали колесики рояля, юный Пантюхин, гусем вытянув шею, надрывно проговорил романс. Зааплодировали и повалили из зала. На хорах, послушная жезлу господина капельмейстера Немвродова, грянула музыка.

Глаза у Кости разбежались. Он потерял в толпе Иконникова и Михеля, спрятался за колонну. Все пестрело, мерцало, плыло вокруг.