Завтрашний царь. Том 1

Между тем беглец, кажется, заметил чужих людей на холме. И в отчаянии потянул к ним, отколь силы взялись. Крапинка росла, понемногу становясь человечком.

– Ишь летит, – одобрила Ильгра. – Храбрый мальчонка.

– Храбрость чуда не сотворит, когда в брюхе седмицу пусто.

– Жаль будет, если изловят.

– Наше дело сторона, – решил Гуляй.

И первым двинулся за Сеггаром, начавшим спускаться навстречу.

Беглец терял силы, но сдаться погоне, когда уже помстилось спасение, было слишком обидно. Загнанный парнишка всё наддавал. Вычерпал себя досуха – но всё же одолел оставшийся перестрел, на исступлённом упрямстве вкатился под ноги сеггаровичам. Хонка с отроками склонился над упавшим. Беглец пытался говорить, но дыхание рвало лёгкие, кипело в гортани. А когда всё же выдавил разумное слово, говор оказался до того непривычным, что Хонка навскидку и не разобрал ничего.

Погоня, растерявшая охотничий пыл, приблизилась не без опаски. Ражие, работящие парни, сила деревни. Во главе – бородач с повадкой и статью стеношного разбивалы, суровый и злой.

– Вы, добрые люди, за делом к нам в круговеньку или без дела?

– И тебе мир по дороге, детинушка, – кивнул Сеггар. – Нетрудно ответить. Люди мы перехожие. Думали у вас задержаться, копчёного шокура купить.

– Как звать-величать вас прикажете, молодцы дорожные?

– И этого не таим. От людей прозываемся мы Царской дружиной, добрым путникам заступой, злых татей осрамителями.

Сказал и понял по лицам: этих одним именем не проймёшь. Не Марнавины повольники, сбежавшие от знакомого клича. В здешнем заглушье воителей знали понаслышке, а люди, известно, чего только не наврут.

– Тогда мы поладим с тобой, воевода, – расправил плечи вожак. – Вон он, злой тать, под твоими чуночками от правого наказания прячется. А у нас вера строгая – крадунам не спускаем!

Сеггар кивнул:

– Радостно слышать, что не перевёлся в Андархайне закон… – И глянул через плечо. – Мальчишку сюда.

Бородач шагнул вперёд с предвкушением. Беглеца, начавшего было воскресать, вновь перестали держать ноги. Ильгра поставила его перед воеводой, держа вроде ласково, но поди ворохнись.

Сеггар разглядывал мокрое, безусое, с запавшими щеками лицо. Лет четырнадцать, не больше. Добрый кожух, самострел за спиной, нож у пояса… И лыжи. Непривычного дела, но уж не хуже тех, в которые Светел всю дружину обул.

– Ныне твой ответ, отроча. Вправду винен или клеплют облыжно?

Паренёк опустил глаза, светлой зелени, как старинные камни:

– Крив, а́тто…

Говорок вправду был из тридесятого царства. На лице Сеггара, малоподвижном от шрамов, брови поползли вверх. Парень употребил древнее и страшное слово, коим некогда обрекали на смерть.

– Что же ты украсть посягал?

– Патку дымлену…

– Утку хотел стащить! – загомонила погоня. – Сам кается!

Сеггар покачал головой:

– Прежде, я слыхал, у иных лохмотья с плеч падали и брюхо к спине липло, а всё равно чужого не брали. Ты на одни свои ирты десять уток вместе с коптильней выменять мог да ещё простые голицы взять, чтоб дальше идти. Почто совесть забыл?

У юнца тёмные волосы на глазах прихватывал мороз. Он ответил с обречённым упрямством:

– На гольицы, койи овде радят… до Уста вборзе не дотечёшь… За то греху осудился.

– Обобрать норовит, да ещё наши лыжи охаивает! – возмутились местничи. – Отступись, воевода! А тебе, тать, мы жердь в рукава проденем да обратно в лес выпустим… на голицах!

Сеггар продолжал терпеливо допытываться:

– Тебе, малец, в Устье каким мёдом намазано?

– Миедом?..

– Чего, спрашиваю, у пристани искать собирался?

– Своим льудям спасенья…

Андархайна велика, по глухим украинам чуть не каждая деревня чтит себя особенным племенем. Правиться несчастьем родни – самое последнее дело, но Сеггара воинская жизнь учила слишком жестоко.

– Такое слово стоит присяги, – выговорил он тяжело, медлительно, грозно. Протянул руку: – Меч мне!

Хонка раздёрнул шнуры на санной поклаже, в ладонь воеводе легла холодная рукоять. Сеггар приказал беглецу:

– Целуй меч, что не врёшь!

Орлиный Клюв, длинный, тяжёлый, со злым зубцом на лезвии, вгонял в оторопь. Ни изящества, ни красы, ни прикрасы, лишь грубая и страшная мощь. Сейчас клинок был чист, не считая разводов застывшего сала… но кровь, испитая за годы, витала тёмным туманом. Такие мечи живут собственной жизнью, угрюмой, немногословной. Несут в себе разум и неподкупную правду.

Парнишка не усомнился ни на мгновение. Сотворил Божий знак, выплетя перед грудью звезду о шести лепестках. Пал на колени, решительно поцеловал жестокую сталь:

– Да убийе меня мач праведан, да сердце растне, десну руку, йезык, лаж родивше…

Преследователи недовольно переминались.

– Недосуг нам, дядя, ждать на морозе.

– Злого татя нам выдай – и хочешь, в гости сворачивай, хочешь, своей дорогой иди!

– А не выдадим? – Ильгра блестела глазами, чуть не облизываясь в предвкушении схватки.

– Девка, – удивились деревенские.

Сеггар ответил весомо:

– Присягу на мече видели? Этот малец мне вверил свою жизнь, смерть и честь. А я от тех, кто мне вверился, так просто не отступаю. Путь вам дорожка, добрые люди. Не вы эту заботу дальше несёте.