Зеркальный лабиринт

Проснулся Влади на рассвете, совсем один. Выпала роса; где-то далеко захлебывались сумасшедшими трелями лесные птицы. Никаких змей и в помине не было – ни ужей, ни медянок, ни гадюк… ни высоких, желтоглазых, прикидывающихся человечьими парнями. Вздрагивая от холода, Влади спрыгнул с алтарного камня и поплелся домой. Думал, ругать будут за то, что всю ночь где-то прогулял. Но ему никто и слова против не сказал, хотя ждали все его за одним столом. И, видать, с ночи.

Только мать, приглядевшись, спросила:

– Где это ты вымазался так?

Влади провел рукою по щеке и по волосам, взглянул на нее – и поперхнулся.

Вся ладонь была в чудной золотистой пыльце.

С того дня обуяла Влади странная тоска. Не хотелось ни вставать рано, чтоб идти на рыбалку, ни гулять с матерью вдоль поля, ни читать, ни смотреть ни на что, ни бабке по хозяйству помогать. Несколько он возвращался к алтарному камню – и никого там не находил. Молча оставлял кусок пирога, связку копченых карасей или что-нибудь сладкое – и уходил.

На следующий день еда пропадала.

Сны стали тревожными, яркими. Чудилось Влади, что сидит он, маленький совсем, на берегу реки, а вокруг него обвивается в тридцать три кольца огромный золотой змей. И Влади его совсем не боится, а наоборот – гладит по голове и пытается неловкими руками поймать черный раздвоенный язычок. И это повторялось ночь за ночью, каждый раз – слегка отличаясь. Будто Влади пытался вспомнить что-то позабытое, но не мог, а потому додумывал сам. А наяву мерещились везде желтые глаза змеиные и спутанные волосы, хоть врачам иди в психушку сдавайся.

Голова больше не болела, но часто кружилась. Как-то раз Влади наклонился – ведро вытянуть на край, и чуть не свалился в колодец. Баб Ядзя, словно почувствовала что-то – и перестала так нагружать внука работой. Чаще она сажала его рядом с собой и спрашивала, как будто невзначай:

– Ты ничего сказать-то мне не хочешь?

Влади пожимал плечами.

– А спросить?

Он молчал.

А ночью опять шел к алтарному камню, чтобы опять там никого не найти.

Целый месяц пролетел незаметно, как один день.

Однажды пасмурным утром Влади проснулся – и понял, что пойти куда-нибудь сегодня вряд ли сможет. Голова кружилась даже в постели. Осторожно придерживаясь за стену, он спустился вниз, к завтраку. На материны тревожные вопросы отмалчивался, сам не понимая, что с ним такое творится. А потом, пока та мыла посуду, поковылял к бабке, на огород.

– Баб Ядзя… – окликнул тихо. Громко не получалось – сразу перед глазами все плыть начинало. – А если я с кем-то повидаться хочу… ты знаешь, как это устроить?

Бабка выпрямилась, обтерла руки от земли об фартук и пожала плечами.

– Смотря с кем, внучек.

Влади набрал воздуха побольше, зажмурился для храбрости и выпалил:

– Со змеем!

– Ох ты ж как… – баб Ядзя закашлялась. – Это с каким таким змеем?

Отступать уже некуда было.

– С алтарного камня.

Влади плюхнулся на дорожку – сил уже не было стоять – и, запинаясь, рассказал баб Ядзе все, с самого начала. И про змея, и про головную боль, и про слабость, и про сны… Баб Ядзя выслушала, а потом сказала.

– Я тебе сейчас травок заварю, ты их выпьешь и поспишь. А к ночи я тебя разбужу – и расскажу, что делать.

«Травки» оказались той самой горькой травой, которую Влади в самый первый день пил. Сморило его тут же, за столом – уронил тяжелую голову на сложенные руки и уснул. Снился ему опять змей – только на сей раз в человечьем облике. Он тянул у Влади из головы длинную красную нитку, а она никак не кончалась и не кончалась. И внизу, у ног его, лежала уже целая нитяная куча, похожая на залитый кровью валежник.

«Брось! – хотел крикнуть Влади змею. – Все равно не вытянешь, она длинная слишком!»

Шагнул – и понял, что сам той нитью опутан до самых ног.

А потом баб Ядзя толкнула его в плечо, будя:

– Поднимайся. Пора.

Влади сел прямо, хлопая глазами. На столе перед ним лежал расшитый красными нитками серый полотняный мешочек.

– Это что?

– Подарок для змея, – бабка отвернулась. – Дойдешь до алтарного камня. Если увидишь змея – отдашь ему сам, в руки. Если нет – бросишь в колодец, а потом заберешься на камень. И чего б ни происходило потом – не бойся.

Теперь, выходя из дома, Влади не стал ни сапогов надевать, ни куртки. Напялил сандалии – и пошел. Ему отчего-то казалось, что даже если он сейчас на гадюку наступит, то хуже от этого уже не будет.

Бабкин мешочек оказался совсем легкий, как пустой.

До горы Влади ковылял почти час. А поднимался – и того дольше. Пока добрался до алтарного камня, волчье время пришло – три пополуночи. Месяц, тоненький болезненный серп, был скуп на свет – и в двух шагах ничего не разглядишь. Но дыру в земле Влади нашел почти сразу – что там, сам в нее едва не ухнул. Скомкал в руке мешочек напоследок – и кинул вниз.

Ничего не случилось, конечно. Ни единого звука – даже ветер листву не всколыхнул.