Желание быть городом. Итальянский травелог эпохи Твиттера в шести частях и тридцати пяти городах

Время, когда историки верили, что должны работать исключительно с письменными свидетельствами, давно миновало. Уже Люсьен Февр предлагал анализировать сорняки, форму полей, фазы Луны; почему же не поступить так же и с живописью, например, Пьеро делла Франческа? В конце концов, картины тоже являются документами по политической или религиозной истории…

Иногда, погружаясь в детали исторического контекста, теологических споров, дат союза восточной и западной христианских церквей, зашифрованных в композициях «Бичевания» и «Крещения», книга Гинзбурга начинает напоминать культурологическое расследование в духе Умберто Эко, но такое, где вся плоть и фактура извлечены, а остались лишь вспомогательные инструменты. Не сам текст приключения, но заметки на полях, слишком уж специфичен ее дискурс. Это как в герцогских палаццо (хотя бы в том же Урбино, где помимо «Бичевания» выставлена и «Мадонна Сенигаллия»), некогда забитых картинами, резной мебелью, драгоценной утварью и гобеленами, где теперь пусто и только ветер гуляет по готическим коридорам.

Туристы приходят сюда посмотреть на остатки фресок и лепнины, сохранившейся кое-где в качестве исключения. Ну еще на следы копоти у камина, а также кессонные потолки и вид из высоких окон во внутренние дворики с мостками и переходами, не изменившимися со средневековых времен.

Короче говоря, туристам доступны лишь разрозненные следы былой жизни, «архивация перформанса». Потому что все прочее, имевшее хоть какой-то материальный смысл, давным-давно распылено по чужим странам и музеям, перестроено или же попросту уничтожено, смолото в пыль веков. Что в Урбино, что в Ферраре, что в Мантуе.

Если судить по «Придворному» Бальдассаре Кастильоне, раньше здесь кипела жизнь, изящные празднества развлекали придворных дам, поэты и художники восхваляли донаторов и соревновались между собой, а теперь – одни только суровые голые стены…

Для того чтобы умозрительные выкладки Гинзбурга обрели теплокровность, в качестве ввода в тему и в метод до «Загадки Пьеро» я прочел «Мир художника раннего итальянского Возрождения» Виктора Головина, которого прежде всего интересует состав

«микромира» вокруг художника, прежде всего включающего в себя непосредственные контакты с окружающими людьми – заказчиками, покровителями, коллегами, сотрудниками, учениками, а также исторически сложившимися условиями жизни, не столько бытовой, сколько профессиональной и социальной.

Прежде чем перейти к высшей математике, важно понять арифметику и начала алгебры, основываясь на документах и самых разных первоисточниках, вплоть до новелл Боккаччо и автобиографии Лоренцо Гиберти. Головин объясняет, например, как восприятие людей XV века эволюционировало от понимания художника как ремесленника до осознания, что живописец – неповторимый и уникальный мастер, относиться к которому следует по-особому.

«Художники и заказчики», пожалуй самая насыщенная глава книги Головина, вводит читателя в круг потенциальных заказчиков (он ведь тоже изменялся вместе с общественно-экономической уплотненностью итальянских государств, с усилением роли папства, с погружением гуманистов и состоятельных обывателей в специфику критериев оценки работы художников и их произведений), а также рассказывает об особенностях контрактов, обговаривающих все – от расхода пигментов и красок до литературной, идеологической и религиозной программ.

Правда, «Мир художника раннего итальянского Возрождения» в основном написан о флорентийцах, но Пьеро делла Франческа упоминается в книге неоднократно.

Из главы про заказчиков я узнал, что один из самых ранних договоров с требованием работы без подмастерьев связан именно с его «Мадонной делла Мизерикордиа». В контракте 1445 года написано, что «никто не должен притрагиваться к кисти, кроме самого Пьеро делла Франческа». Эта картина (как и «Пьета» Микеланджело») досталась заказчику за суммы, примерно соответствующие нынешней стоимости двух лошадей, если учесть, что хорошая скаковая лошадь в XV веке стоила 70–85 флоринов.