Живой Журнал. Публикации 2008

In my high-heeled shoes and fancy fads
I ran down the stairs hailed me a cab, going
Ney, Nah Neh Nah

When I pushed the door, I saw Eleanor

And Mary-Lou swinging on the floor, going
Ney, Nah Neh Nah
Sue came in, in a silk sarong
She walzed across as they played that song,
Going…

Но тут что-то щёлкнуло, и музыка кончилась.

Сухая земля на секунду замерла в воздухе, будто думая осесть ли на лица крестьян, решила наконец, и вот облако пыли начало редеть. Из башни вылез Командир — высокий и длинный парень, в выцветшем до белизны комбинезоне, сладко потянулся и спрыгнул вниз.

Староста ждал его, не двигаясь.

— Когда? — только и спросил танкист.

— Завтра, после рассвета, как в правилах сказано — ударим в рельсу и начнём…

— Ну и хорошо. — И, к удивлению старосты, высокий, не дослушав, вернулся к машине, стукнул в броню железякой:

— Ганс, Мотя, вылезайте. Из машины выползли, будто нехотя, щурясь на солнце как кроты, ещё двое.

Экипаж пошёл на базар мимо селян, что тупо смотрели на эти чудеса. Последним шёл горбоносый радист в шлеме с наушниками. Он вдруг обернулся и показал замешкавшейся селянке козу двумя пальцами.

Та отшатнулась, подавшись назад, наступила на спящую в пыли собаку, разом поднялся лай, крики — но танкисты уже шли к торговым рядам, горбоносый раскрывал мешок, показывал издали разные диковины — батарейки да ножики, блестящую кастрюлю с крышкой и странное — большой шар, весь разрисованный непонятными кляксами, покрытый загадочными письменами и ровными линиями.

Они вернулись, нагруженные и повеселевшие, отогнали танк к ржавой, но действующей заправке — по давнему правилу бесплатной для них.

— Что удивительно, — бормотал Мотя, — это то, что у меня глобус купили. Два месяца с собой глобус возил, а только сегодня купили. Красота!

Мехвод сосредоточенно грыз морковку — это был угрюмый немец, знавший толк в ожидании.

— Глобус это хорошо. А вот масло у них дрянь. Так всегда перед выходом — масло дрянь и солярки недолив.

— Это потому что они привыкли к правилам — раз в год придут халявщики. А Дракон придёт — не придёт, то никому не известно. Про Драконов никому никогда не известно.

— Мы не халяффщики, — сказал немец упрямо. — Мы исполняем праффило. А по праффилам нас должны заправить и дать оружие.

Механик кривил душой — они с заряжающим знали, что в правилах ничего не значилось про качество оружия и топлива. Дадут тазик для варенья и столовый нож — и возразить нечего. Правила есть правила.

А разоряться крестьянам нечего — победитель тот, кто первым достигнет границы, убедится, что Дракона нет, и вернётся в деревню с радостной вестью.

Из домика торговца горючим вышел Командир:

— Всё, переговорили — теперь поедем — я вам кое-что покажу.

Танк харкнул сиреневым выхлопом и медленно поехал по улицам. На него хмуро смотрели мужики — дети, против обычного, не бежали за машиной.

Командир ткнул пальцем в склон.

— Что там, видите?

— Ничего не вижу, — отозвался честный механик.

— Стоп, приехали. Туши свет — сейчас увидишь.

Перед ними были руины странного здания, гигантские колёса, через которые проросла трава. Жестяной непонятный кузов, подломленная мачта, висевшая на тросе.

— Это канатная дорога, — сказал Командир дрогнувшим голосом. — Я тут родился — налево дома наши были. А теперь что-то нет ничего… Я, конечно, знал, что — нет, не так чтобы совсем ничего…

Экипаж принялся обустраиваться. Ганс вытащил самодельный мангал, а Мотя нашёл в развалинах почти целый стол и стал приделывать к нему недостающую ножку. Командир курил и глядел на склон вверх, туда, куда уходили рваные тросы.

Староста в этот момент лихорадочно соображал, что делать — за столом у него сидел озабоченный мельник. Плескался в кружках самогон, табачный чад лежал на полу белым одеялом, покрывая сапоги, копошился под низким потолком. Солярки старосте уже было не жалко — он представлял то, как его дочь подсаживают на гусеницу, она карабкается на стальную круглую башню, и чернявый танкист, задерживая руку на девичьем заду, толкает её вверх. Он даже помотал головой, отгоняя видение.

— Сосед, — вдруг сказал мельник — а пошли им свою дочку поздно вечером. С припасом.

— Ты думай, что говоришь — у нас ведь слажено всё, — с тревогой глянул на него староста.

— Слажено — не разладится. Девка всё равно в цене, одним разом больше, другим меньше — а мы в рельс стукнем тихо — на рассвете стукнем, пока остальные спят. Мой сынок и двинется пораньше, и вернётся первым. А дочку твою он всё равно возьмёт. Хорошая ведь, дочка, крепкая.

Это был выход — и староста понял это сразу, но для виду ещё долго охал, сомневался и говорил невнятное, запивая каждое слово самогоном, будто чередуя питьё и закуску.