Живущий в последний раз

Ярость сверкнула в глазах короля, и он сорвал бронзовую крышку с саркофага. Кокон был пуст, и кровь заледенела от хохота девушки за спиной.

– Это ты! – Король заскрипел зубами.

Смех усилился.

– Да, я! Я, не умиравшая и не знавшая старости! Пусть глупцы говорят о повелительнице сфер, взятой на небо богами; но лишь во тьме лежит для праха земли дорога бессмертия. Дай мне твои губы, богатырь!..

Она легко вскочила и, привстав на цыпочки, обвила тонкими руками могучую шею короля. Он смотрел на прекрасное лицо и испытывал ужас, леденящий ужас и отвращение.

– Люби меня! – страстно прошептала она, запрокидывая голову. – Дай мне частицу твоей жизни, чтобы поддержать мою молодость, дай! – и познаешь мудрость всех эпох, тайны вековых подземелий, призрачное войско склонится перед тобой, пирующее на древних могилах, когда ночь пустыни расписывается на лунном пергаменте полетом нетопыря. Я хочу воина. Люби меня, воин!

Она на миг прильнула к его груди, и сладкая боль пронзила короля, боль у основания шеи. Он с проклятием отшвырнул девушку на ее последнее ложе.

– Прочь, проклятая!

Из маленькой ранки на шее сочилась кровь.

Девушка змеей выгнулась на ложе, и желтые огни преисподней вспыхнули в глазах, прекрасных и завораживающих, и медленная улыбка обнажила острые белые зубы.

– Глупец! – крикнула она. – Ты хочешь уйти от меня? Нет, ты подохнешь в этой темноте и никогда не сыщешь обратной дороги. И иссохший труп твой еще вспомнит о предложенном бессмертии. Глупец, я еще напьюсь твоей крови!

– Может быть, – прорычал король, – но пока держись подальше от моего меча! Ему не впервой разговаривать с бессмертными…

Он сделал шаг, и вдруг спустилась темнота. Свечи мигнули и погасли, и за спиной шелестел тихий смех порождения мрака, подобный сладкой отраве адских скрипок; и король побежал, побежал во тьму – лишь бы уйти от обиталища прекрасного и омерзительного, живого и в то же время мертвого существа.

Источником вечной жизни было преступление, и к физическому отвращению присоединились боль и обида за величественную легенду, обернувшуюся…

Нечет

– Тише, милый… Ты вернулся.

– Вернулся? – хриплый голос мужчины прервался. – Откуда?

– Я не знаю, – сказала женщина. – Ты пришел, но, когда кровь твоя смыла Тяжелое Слово, ты исчез. Исчез на девять ночей – и Верхние, и сам Сарт искали тебя, только я не искала – я ждала… И дождалась. Не уходи больше, я не хочу всматриваться в темные глубины неведомого… Где ты был?

– Я? Не помню…

– Совсем?!

– Совсем. Но нам нельзя медлить. Мои друзья…

– Друзья? – Ветер вплел в голос женщины холодную жесткость ночного дыхания. – Какие друзья – люди? У варка нет друзей, ибо они с радостью пробьют его сердце, в память былой дружбы. Люди отправят тебя в Бездну Голодных глаз; но и варки, Верхние варки и наставник Сарт, не должны видеть нас. Мы можем кружиться туманом, плыть по лунному лучу, но все законы против ослушников, людские и нелюдские. Ты добровольно ушел к Не-Живущим, рука твоя теперь чиста от браслетов, – и дорога человека закрылась для тебя; я встала из-под заклятия, и неразрешенный человек стал моим – дорога варков не примет восставшую…

– Значит, мы найдем третью дорогу, – твердо ответил мужчина.

Лунная пыльца осыпалась на плывущих в ночи, и сырой занавес тумана смыкался над притихшими, светящимися подмостками…

– Хорошо. Но тебе нужна пища. Кто остался у тебя из родственников?

– У меня? Мама…

– И все?!

– Все.

Чет

И вот сейчас она развеется,
Моя отторгнутая тень,
И на губах ее виднеется
Воздушно-алый, алый день…

К. Бальмонт

За оставшуюся часть ночи мы успели многое. Выкопав наш кокон – наш, теперь наш, один на двоих, – мы скользнули вверх и вскоре уже зарывали его в развалинах заброшенного капища Сай-Кхон, за много лиг от родового кладбища Хори. Старое место было приведено в надлежащий вид, материнская среда уплотнена и обложена дерном, груз водружен на холм – но на новом захоронении были сняты все приметы, и под остановившимся, закрытым взглядом Лаик земля затвердела и приняла прежние очертания. Затем широким жестом она начертала в воздухе четыре горящих Знака и произнесла неизвестное мне Слово, заставившее письмена потускнеть и растаять.

– Это защита, – сказала она.

– От чего?

– От внутреннего взгляда.

Мы едва смогли закончить все это – на востоке занялось невыносимое сияние, оно разгоралось, и обожженное тело стало чужим, отказывалось подчиняться, боль путала мысли; и в последний момент мы успели уйти в дыхание, голубоватыми струйками тумана скользнув в кокон, ощутив объятия материнской среды, шероховатость каждого камешка, упругость и сочную мякоть корней…

Уже засыпая, я слышал мягкий шепот Лаик: «Где б ты ни был эти девять ночей – они пошли тебе на пользу. У меня прошел не один год, пока я научилась уходить в дыхание. Спи…»

– Мама!..

– Кто здесь?

– Это я, мама, Эри…

Я собираю туман, подтягиваю его со всех сторон, как подтыкают одеяло сонные дети, уплотняю, придаю форму – и читаю в глазах матери ужас и отвращение.