Жизнь и смерть на Восточном фронте. Взгляд со стороны противника

На следующую ночь мы заняли новую позицию, которая оказалась исключительно неудачной. Главная линия обороны проходила под прямым углом, одна полоса шла в западном направлении, а другая на юг. Русские могли атаковать с двух направлений, а место пересечения полос могло обстреливаться ими с трех сторон. Нашим соседом справа была 2-я рота, слева располагался отдельный фузилерный батальон. Было выкопано всего около ста метров траншеи, глубина которой едва достигала колена. Таким образом, в дневное время передвигаться можно было только ползком.

По причине такого расположения оборонительной позиции солдаты роты считали себя, в случае крупномасштабного русского наступления, «списанными людьми». Любому было ясно, что путей отхода практически не было. Огонь с трех сторон, атаки с двух, а в тылу за второй оборонительной линией наши минные поля с узкими проходами. Уцелевшие после артподготовки должны были столкнуться с вражеской атакой, после которой остаться в живых было уже почти невозможно. Такие мысли я должен был держать при себе, и в особенности мысль о том, что в самом худшем случае у меня был при себе только пистолет, чтобы избежать русского плена, на перспективу которого я взирал с таким страхом и ужасом.

В эти дни, а вернее, ночи я постоянно передвигался по траншее, от поста к посту и от блиндажа к блиндажу, чтобы узнать каждого из тех людей, которые находились под моим командованием. Многие знали меня в лицо, многие по фамилии. Бои под Гжатском, Ельней, Расейняем и многое другое крепко связали нас. Кроме того, я говорил на языке силезцев, которые все еще составляли большинство в личном составе полка. Я мог беседовать с ними на их местном диалекте, так что никто не чувствовал, что я был для них чужим.

Старшиной моей роты был молодой берлинец, унтер-офицер Ульрих Лампрехт. Он был студентом протестантского богословия и носил Железный Крест 1-го класса. Каждый день он читал сборник притчей. В дни, которые оставались у нас перед русским наступлением, мы читали их вместе с соответствующими ссылками из Нового Завета. Среди связных выделялся Вальтер Бук. Это был деловой человек из Гамбурга, 35 лет. Он вполне соответствовал типу интеллигентного солдата, который уже давно прошел через нормальный военный возраст и был лишен амбиций молодости. Он был надежным солдатом и исполнял свои обязанности хорошо, так же как и другой связной, Рейнальтер, фермер из Швабии.

Как всегда, у траншеи имелось несколько ответвлений, которые вели к отдельно расположенному «громовому ящику». На фронте это было единственным местом, где можно было побыть в одиночестве. В этом укромном уголке была возможность, если позволял противник, провести самые спокойные минуты дня или ночи. И зимой, и летом там стоял запах хлорной извести. Кроме того, в ледяную стужу в яме, как в сталактитовой пещере, стояли замерзшие намертво нагромождения причудливой формы. Именно тогда я решил, что если мне будет суждено вернуться домой и у меня будет такая возможность, то я воздам хвалу отхожим местам, что я сейчас и делаю!

Ротный командный пункт находился на слегка возвышенной местности. В дневное время ведущий от него к основной траншее ход сообщения просматривался противником. Поэтому, если это было возможно, мы должны были оставаться в блиндаже. Таким образом, в эти долгие дни до 14 января я научился играть в скат. К картам у меня никогда не было интереса. Много раз товарищи или начальники спрашивали, умею ли я играть в скат. Когда я отвечал «нет», то это обычно вызывало удивление и изумленный вопрос: «Слушай, парень, а как же ты тогда стал офицером?» 6 января я несказанно удивился, встретив школьного товарища из Штокерау, лейтенанта резерва Отто Хольцера. Осенью он прошел курс обучения в военном училище и прибыл в роту тяжелого оружия в качестве командира взвода. Для меня это было огромным удовольствием, несмотря на то, что время, проведенное вместе с ним по вечерам, оказалось коротким. После того, как в феврале Отто был ранен, мы больше не виделись.

В это же время у нас появилась «траншейная собака». Это было не наименованием образца нового оружия или машины, а самой настоящей собакой, которая должна была предупреждать нас о появлении «вражеских элементов» на позициях. Небольшая, похожая на волчонка дворняжка. Но несмотря на свою любовь к собакам, я не испытывал доверия к ее боевой ценности как оборонительного оружия против русских разведгрупп, активность которых становилась все более заметной.