Жизнь на кончике скальпеля. Истории нейрохирурга о непростых решениях, потерях и надежде

Мать сидела на кровати, держа тело дочери на коленях. Она была в офисной одежде, и на ее лице отчетливо виднелись подтеки от высохших слез. Я надел медицинский хирургический халат и стерильные перчатки. Халат и перчатки следует надевать так, чтобы сохранить их стерильность. После того как я оделся, общение с матерью ребенка происходило только взглядами.

Матери было 30 лет. На ее лице имелись небольшие морщинки, но отсутствовали глубокие морщины, которые появляются у тех, кто прожил долгую и тяжелую жизнь. Однако я заметил на ее лице выражение, которого не видел ранее. Я вообще никогда не видел ничего подобного. Мускулы лица сократились и создали новые морщины, девственные долины грусти и тени, передававшие выражение абсолютной боли. Чистое горе. Чистое неверие. Я едва мог смотреть ей в лицо. И я едва мог отвести от него взгляд.

В те годы хирурги не закрывали лицо во время процедур в палатах и не носили специальных очков. Легко скрыть свои чувства, когда на тебе маска и очки. Никто не заметит гримасы на твоем лице. Но тогда единственным барьером между мной и ситуацией, в которой я оказался, стали халат и перчатки. Мое лицо и лицо женщины были открыты. Во время трагедии, которую нам предстояло пережить, каждый из нас мог беспрепятственно наблюдать за выражением лица другого человека.

Мать смотрела на закрытые глаза дочери. Затем подняла взгляд и посмотрела на то, как я быстро надеваю перчатки. Я покосился на ее руки, обратив внимание на то, что на ней не было обручального кольца. Я подумал о том, где отец ребенка и знает ли он, что произошло с его дочерью. Когда я делал дырку в тонкой черепной коробке девочки, в глазах матери застыл ужас. Черепная коробка была настолько тонкой, что я не почувствовал никакого сопротивления. Мать смотрела не только на эту страшную операцию, но и на мои уверенные движения, которыми я ее осуществлял. Я должен был произвести впечатление, что я — профессионал, знаю, что делаю, а ее дочерью занимаются по высшему разряду. Однако я еще не был профессионалом, я был новичком. Новичка легко заметить по неуверенным и лишним движениям. Чтобы это понять, не надо иметь медицинское образование, никого также не обманут седина и татуировки. Я сделал на коже разрез размером с ноготь. Девочка даже не вздрогнула, несмотря на то что не была под анестезией.

Я приготовил трепан со сверлом и ручкой. Трепан надо было крутить вручную, и он напоминал миксер для взбивания яиц или аппарат, с помощью которого делают дырки в стенах, чтобы протянуть провод. В данном случае я должен был вставить под черепную коробку силиконовый шнур, который измерял давление. В общем, ситуация была мрачной. Мать девочки не отрывала взгляда от моих рук. Правой рукой я принялся крутить ручку, крепко держа трепан в левой. Череп был твердым, как камень, но все это было мне знакомо. Однако как только сверло пробило черепную коробку, я почувствовал, что мою левую руку тянет вперед. Мозг мягкий, но он обычно не затягивает сверло внутрь. Это было для меня что-то новое. Я отклонился назад, чтобы компенсировать силу, тянущую меня вперед. Потом правой рукой я крутанул рукоятку в обратную сторону и вынул сверло из черепа. И сразу после произошло это.

Сначала раздался шипящий звук, словно выходил воздух из проколотой шины, а потом рванул фонтан мелких, словно спрей, брызг. Мое лицо покрыли мелкие капельки наподобие тех, что появляются сразу после открытия бутылки с газировкой. Мозг ребенка был мертв, он исчез, превратившись в мелкую дисперсию.

Я был в шоке и долю секунды ощущал чувство омерзения. Но я не мог показать свои эмоции, потому что знал, что на меня смотрит мать ребенка. Свои соболезнования матери я продемонстрировал тем, что не поморщился, не выдав того, насколько эта сцена была мне неприятна. Я стоял как вкопанный, не меняя положения тела и выражения лица. Я сдержал свои чувства. Я лишь моргал.

Если бы я выказал свое отвращение, я бы обидел мать девочки. Потом я медленно, не поворачивая головы, перевел взгляд с головы ребенка на лицо матери. Несколько раз непроизвольно моргнул, потому что веки работают автоматически, как дворники на автомобиле. Я не изменил выражения лица и не наморщился — и все для того, чтобы показать матери девочки, что тело ребенка является для меня священным. Мне хотелось позвать на помощь. Я желал быть где угодно, но только не там.

Я продолжил делать то, что начал, и вставил в дырку катетер. Датчик, как и можно было предположить, показал, что внутричерепное давление зашкаливало. Но это уже не имело никакого значения. Ни один человек в здравом уме не сможет предположить, что голова ребенка будет фонтанировать мозгом, словно выпускающий воздух кит. Любой, кто увидит подобную сцену, должен понять, что ребенок уже мертв. И мама девочки это поняла. Новые морщины и темные долины на ее лице медленно разгладились. Казалось, что она сдулась, как шар. Вид у нее был изможденный и раздавленный. В течение следующих нескольких часов женщина окончательно осознала, что ее дочь мертва. А я после этого случая стал другим человеком.