Жизнь продленная

Он теперь увидел и понял, что Полонский — настоящий мастер своего дела, много работавший, многое в своем труде познавший, а это уже равно самым высоким званиям и титулам. Он наверняка прошел через многие сомнения, он горел и остывал (или его насильно остужали), он закалялся от таких перемен и созревал душой, и он знал теперь о живописи и ее законах стократно больше всех нас, готовых судить его — хвалить или ругать, превозносить или ниспровергать, или даже предавать анафеме, как во времена испанской инквизиции, не позволявшей рисовать нагое тело. Горынин сумел понять и то, что рассуждения дилетантов в присутствии мастера должны быть по крайней мере осторожными, а еще лучше дилетанту в подобных случаях помолчать и послушать…

— Вам надо продолжать — вот и все! — подвела краткий итог всему увиденному Ксения Владимировна.

— Я говорю папе то же самое! — чуть ли не впервые после своего удачного тоста подала голос Лана, — Ну и что, если сегодня не взяли на выставку? Еще попросят потом.

— Вот кто меня всегда поддержит в трудную минуту! — Полонский приклонил к себе Лану и поцеловал ее в голову.

— А я? — ревниво напомнила о себе Валя.

— Ты моя главная, — полуобнял Полонский жену.

— В этом ведь тоже огромное счастье, Дима! — любуясь этой сценкой, проговорила Ксения Владимировна. Любуясь, умиляясь и грустнея.

Страсти затихали, не успев особенно-то и разыграться. И снова продолжалась обычная мирная застолица, стали налаживаться прерванные разговоры о прожитых годах, о житейских делах; в жизни сильнее всего — обыденное. За столом пили теперь чай и хвалили уже не живопись, а фирменный Валин пирог, называвшийся у нее «Скороспеловым». Венеру, купальщиц и напряженного сапера Полонский унес в чулан, где им предстояло пребывать еще некоторое время в темноте и безвестности.

Вернувшись, он неожиданно спросил Горынина:

— А что, если бы вы решали, Андрей Всеволодович, выставлять или не выставлять мою Венеру?

Горынин подумал, усмехнулся:

— Так это, если бы решал. А так… Зачем дразнить человека?

11

Хотя у Полонских засиделись за полночь, ровно в восемь утра прораб Горынин поднялся на второй этаж строящегося дома, своего первого гражданского объекта. Было еще темно, и каменщики включили над рабочими местами сильные электрические лампы. Со стороны Удельного парка и той болотистой равнины, что лежала за парком и уходила к Финскому заливу, дул сильный и ровный ветер, дышало холодом открытое пространство. Пустынное, чужое городу и строителю, это пространство ощущалось где-то совершенно рядом и словно бы противилось человеческим устремлениям.

Но человек, начав что-то строить, не отступает ни перед пространством, ни перед темнотой. Даже и в других, куда более трудных условиях. Он будет пробиваться через препятствия и невзгоды, преобразуя и пространство, и самого себя, все время надеясь на лучшее. Человеку-строителю всегда видится впереди нечто лучезарное…

Главной магистралью нового района было Ланское шоссе — завтрашний проспект Н. И. Смирнова, пока что один из самых широких в Ленинграде. Вдоль него уже стояли готовые дома, а в тылах закладывались и строились новые. Здесь создавался большой современный микрорайон с просторными озелененными дворами (со временем дома будут стоять как бы в лесу, и люди будут слышать из окон птичье пение), с крупным торговым центром (со временем в его магазины будут приезжать покупатели даже с Невского проспекта, а здешние, разумеется, будут ездить на Невский), о большим собственным кинотеатром (ему присвоят имя известного советского киногероя — Максима), с детскими садами и школами внутри района… Особенно нарядно и осмысленно выглядело все это на макете, который довелось увидеть Горынину в день оформления на работу. Он тогда подумал: ради этого стоит помесить грязь на стройплощадках.

В натуре все выглядело, разумеется, не так, как на макете. Возводимые то там, то тут «безархитектурные» пятиэтажные дома не были и уже никогда не станут красавцами. Главную красоту будут являть собою так называемые архитектурные акценты — высотные жилые и административные здания, пока еще не заложенные. Однако и в тех, что строились сегодня, таилась своя особая неброская привлекательность. В каждую такую коробку переезжала из перенаселенных коммунальных квартир и блокадных полуподвалов добрая сотня семей. И радовались люди несказанно… Так что ради этого тоже стоило помесить грязь на стройке. Не говоря уж о том, что здесь же, в этом вот строящемся доме, обещана квартира и самому прорабу…

Горынин поднялся на этаж и услышал откуда-то из полумрака:

— Полковник идет проверять посты.

Потом резковатый голос каменщика Барохвостова:

— Ну чего, чего почесываетесь? Где раствор, мать ваша женщина?

Подсобницы у него работящие, расторопные, но он все равно покрикивает. «Он у нас человек религиозный, — смеются необидчивые подсобницы, — он каждый день с молитвы начинает».

Покричав на подсобниц, Барохвостов еще погрозил кулаком в темное ветреное небо — невидимой крановщице, которая как-то не так опустила контейнер с кирпичом.