Жизнь Пушкина

Тем не менее мой спутник и я скоро с ним разговорились. Он рассказал нам, что едет из Одессы в деревню, но что усмирение его не совсем еще кончено, и, смеясь, показал свою подорожную, где по порядку были прописаны все города, на какие именно он должен был ехать. Затем он попросил меня передать в Киеве записку генералу Раевскому, тут же им написанную. Надобно было ее запечатать, но у Пушкина печати не оказалось. Я достал свою, и она пришлась кстати, так как вырезанные на ней буквы А. П. как раз подходили и к его имени и фамилии. Признаюсь, эта случайность суеверно меня порадовала; я втихомолку начинал уже рифмовать и потому видел в такой тождественности счастливое для себя предзнаменование.

1872

58

XXXII

Недолго вместе мы бродили
По берегам эвксинских вод.
Судьбы нас снова разлучили
И нам назначили поход.
Онегин, очень охлажденный
И тем, что видел, насыщенный,
Пустился к невским берегам.
А я от милых южных дам,
От жирных устриц черноморских,
От оперы, от темных лож
И, слава богу, от вельмож
Уехал в тень лесов тригорских,
В далекий северный уезд;
И был печален мой приезд.

Путешествие Онегина.

(Из ранних редакций).

Глава восьмая 1824–1826

Но злобно мной играет счастье:

Давно без крова я ношусь,　

Куда подует самовластье;　

Уснув, не знаю, где проснусь.

Всегда гоним, теперь в изгнанье

Влачу закованные дни.　

1824

Но здесь меня таинственным щитом

Святое провиденье осенило,

Поэзия, как ангел утешитель,

Спасла меня, и я воскрес душой.

1835

Мало есть таких времен в жизни Пушкина, которые были бы столь богаты автобиографическими признаниями, как годы михайловской ссылки. Достаточно одно за другим перечитать его письма из псковской деревни (их около 120), чтобы представить себе все обстоятельства жизни поэта и круг его размышлений. К тому же, существовали ведь и особые биографические «Записки», почти полностью уничтоженные после поражения декабрьского восстания 1825 г. Множество жизненных проблем, встреч, обстоятельств заметит внимательный читатель пушкинских писем той поры. Отношения в семье (см. также гл. 1), ссора с отцом, грозившая более чем серьезными последствиями; дружба с соседями и теми, кто приезжал в Михайловское (см. Друзья Пушкина, Т. 2); тяготы пребывания под многослойным надзором; обдумывание и обсуждение с посвященными способов вырваться из ссылки — от просьб к царю до подготовки побега за границу; литературные новости и размышления и издательско-гонорарные дела — через цензуру пробилась 1-я глава «Онегина», огромная работа велась над сборником стихотворений, обнаружилась «плутня Ольдекопа»^[132]; сердечные увлечения — сменяющиеся и куда менее глубокие, чем одесское.

Однако рядом с прямой зафиксированной автобиографией живет и другая — не поддающаяся однозначному толкованию исповедь души его: художественные творения, созданные в годы ссылки.

Думается, совершенно прав был П. В. Анненков, когда отводил всем внешним проявлениям жизни ссылочного невольника-поэта, в том числе радостному пребыванию его в Тригорском, второстепенную роль по сравнению с неустанным творческим трудом. Анненков писал: «Настоящим центром его духовной жизни было Михайловское и одно Михайловское: там он вспоминал о привязанностях, оставленных в Одессе; там он открывал Шекспира и там предавался грусти, радости и восторгам творчества, о которых соседи Тригорского не имели и предчувствия. Он делился с ними одной самой ничтожной долей своей мысли — именно планами вырваться на свободу, покончить с своим заточением, оставляя в глубочайшей тайне всю полноту жизни, переживаемой им в уединении Михайловского. Тут был для него неиссякаемый источник мыслей, вдохновения, страстных занятий и вопросов морального свойства, а все прочее принадлежало уже к области призраков, которые он сам вызвал и лелеял для того, чтобы обстановить и скрасить внешнее свое существование».