Жизнь, театр, кино

Как будто все это было вчера - не было войны и не было сейчас вот здесь, с нами, великого русского писателя, такого простого и бесконечно любившего людей, человека, который торопился на фронт как член комиссии по расследованию фашистских злодеяний.

- До свидания! Мой отец, мой шеф, дорогой Алексей Николаевич,- шептал я.

Но нет! Не суждено мне было больше с ним свидеться. Вот почему мне, очевидно, вдруг захотелось плакать...

23 февраля 1945 года на приеме в Доме Министерства иностранных дел ко мне подошел взволнованный Рубен Симонов, он только что приехал из санатория "Барвиха", и тихо сказал:

- Умер Алексей Николаевич!

”Дымба - король бильярда”

1937 - 1938 годы были для меня необыкновенно насыщены работой. Я снимался на "Ленфильме" в двух сериях "Петра I", снимался на фабрике "Белгоскино" в роли помещика Смирнова в картине "Медведь", ставил в Камерном театре как режиссер "Очную ставку" и играл там же главную роль следователя Ларцева, начинал на "Мосфильме" сниматься в "Степане Разине".

И вот однажды в павильон "Петра I", где снимали сцену "праздника Бахуса", которая, к сожалению, не вошла в картину, зашли Козинцев и Трауберг... Смотря на нашу с Гардиным сцену, они стали весело мне подмигивать и одобрительно кивать головой.

Было приятно, что они одобряют работу, которую я только что проделал перед аппаратом, но особого внимания этому я не придал.

Посещение режиссерами и писателями съемок "Петра" было обычным делом, мы привыкли на всех съемках видеть людей, желавших посмотреть на живых героев замечательного романа А. Толстого. Но когда я кончил, Козинцев и Трауберг подошли ко мне и сказали:

- Дорогой наш друг (обращение "друг" я услышал от них впервые) Михаил Иванович! Мы хотели бы, когда окончите вечернюю съемку, сделать вам одно интересное творческое предложение. Не возражаете, если мы вас подождем?

Я сказал, что очень рад всякому творческому предложению, особенно если оно исходит от таких любимых мною мастеров, и с удовольствием с ними встречусь.

По окончании съемки, когда я вошел в гримерную, там уже сидел Григорий Михайлович, который, не дожидаясь, пока я переоденусь, сказал:

- Михаил Иванович, мы просим вас сняться в нашей картине.

- "Возвращение Максима"? - спросил я.

- Да, - кивнул головой он.

Меня это озадачило. Я быстро прикинул: что же они могут предложить мне интересного, когда картина уже почти закончена и осталось всего несколько съемочных дней. Очевидно, хотят предложить какой-то эпизод. Я уже решил, что разговор будет неприятный.

Согласиться на эпизод при моей занятости я не мог, и отказаться мне также не хотелось - Григорий Михайлович просил необыкновенно любезно и даже трогательно. Я подумал и полугрустно сказал:

- Я слушаю вас, кого вы хотите мне предложить сыграть?

- Конторщика Дымбу! - как-то не совсем уверенно выпалил он, наклонив при этом, как всегда в ответственных разговорах, голову набок и сложив руки лодочкой.

Вот это уже было совсем непонятно: в роли конторщика Дымбы у них снимается замечательный артист, очень своеобразный, яркий... Непонятно... Как Дымба?.. Ведь роль уже закончена? В ней отснялся актер?.. Такого количества вопросов одновременно у меня не возникало никогда.

Козинцев потер нос и, глядя вниз, сказал:

- Я завтра вам не только все расскажу, но и покажу, а сейчас у меня такая просьба: не можете ли вы быстро переодеться в костюм Дымбы?

- Переодеться, сейчас?.. В какой костюм?..

- А вот мы пофантазируем с вами насчет грима, и нам ясно будет, в какой костюм! Я знаю, как вы быстро схватываете и сами подсказываете!

- Это все верно, - ответил я, - но не сейчас, я снимался в двух сменах. Устал. Дайте мне сценарий, я к утру прочту. Хорошо?.. Но по вашим глазам я понимаю, что не должен об этом никому говорить?

Он кисло улыбнулся:

- Да, лучше пока не говорить!

* * *

Роль Дымбы мне не понравилась и не грела, как не грело сделанное в свое время Экком предложение сниматься в роли Жигана.

Публика меня любила в ролях веселых, озорных и беспокойных, но всегда симпатичных людей.

Мне не хотелось, чтобы меня видели в таких отвратительных ролях, и я решил не сниматься.

На следующий день, отработав опять две смены в "Петре", я вновь увидел в гримерной Козинцева, который был, как всегда, чисто выбрит и бесконечно очарователен:

- Я очень рад, дорогой Михаил Иванович, что вы в полной боевой готовности и торопитесь, как мне кажется, одеться в тот костюм, который вы уже, наверное, нафантазировали и который мы сейчас по вашему указанию подберем! Да?

Это был со стороны Козинцева ход конем!

"Ну что мне делать? - подумал я. - Сказать, что я ничего не подобрал и совсем не готов, это он и сам знает, или все-таки признаться, что, снимаясь сегодня в роли Меншикова, я где-то в душе, даже втайне от себя, вынашивал уже образ ненавистного Дымбы. Что делать?"

И вдруг неожиданно для себя я легко и просто сказал:

- Да, я знаю, как он одет, на нем крахмальная... - и рассказал костюм и грим, как будто это был мой старый знакомый.