Жизнь в четырех собаках. Исполняющие мечту

Я еще не заснула, когда ощутила знакомый, резкий толчок на постели. Этим толчком запрыгивала на кровать Анфиса. Мои отяжелевшие веки приподнялись, и я увидела, что Анфиса, действительно, сидит возле меня… с ног до головы закутанная в простыни, какой я видела ее в последние мгновения. На дворе царила ночь. В комнате было темно, но ласковая луна освещала ее призрачным сиянием. Окруженная этим сиянием, на кровати сидела Анфиса. Я сказала ей: «Ты вернулась, дорогая!» Она решительно улеглась рядом — на свое место у ковра — и прижалась ко мне. Я обняла призрак и почувствовала под материей, в которую он был замотан, тело Анфисы. Мои глаза закрылись, и, застонав от нахлынувшей радости, я сладко уснула — не покинутая и счастливая.

Утро принесло ощущение неизбывного горя, неприкаянности и ненадобности самой себе. Мир, душа, квартира опустели настолько, что перестали быть моими. Чужеродное, бесчувственное пространство окружило меня, и я не могла в нем долее находиться. Мой смысл, моя любовь пребывали в другом измерении, которое было мне недоступно, но которое, во что бы то ни стало, хотелось отыскать. Я, почти неосознанно и даже как-то отстраненно от себя самой, оделась и ушла, куда глаза глядят. И меня не остановили ни муж, ни сын, ни их мольбы остаться, ни неотрывные, любящие взгляды моих живых борзых… ничего.

Оказавшись на улице, не знала, куда идти и что делать, но тоска (думаю, что она) привела меня на могилку Анфисы. Я сидела на земле и маскировала небольшой холмик опавшими осенними листьями — инстинктивно сберегала от посторонних глаз свое главное сокровище, пряча его в осенний листопад. Далее моя телесная оболочка очутилась в маршрутном такси и направилась в центр города. Часов десять я бесцельно слонялась по его главным улицам. Точно не помню, где была. Слезы непрерывно, как ручьи из родников, текли из глаз. Наверняка на меня оглядывались люди…

Поздним вечером мои ноги остановились у дома очень хорошего человека, которого я давно знала. Люся (а этим человеком была она) и ее семья согрели мою душу искренним вниманием и сочувствием. Они слушали и слушали мои рассказы об Анфисе, и когда я говорила, мне казалось, что и душа моей девочки пришла в этот добрый дом, села со мной рядом, тоже слушает и ей становится чуточку легче, а вместе с ней… чуточку — и мне.

Приближение полуночи застало мое одинокое существо на могилке Анфисы. Я побыла там немного и вернулась домой. В квартире, не переодеваясь, легла на то место в кухне, где Анфиса умерла. Мне сделалось так хорошо, будто я очутилась в объятиях своей любимейшей борзой. Муж меня поднял, раздел, уложил в кровать, а я все не засыпала и вскрикивала: «Где ты? Моя, моя, моя…» — пока не забылась.

Рано утром, когда было еще темно и все домашние спали, я пришла в себя, потихоньку развязала ленточку, крепившую к ковру две найденные Сарматом ложки из нержавеющей стали, и оставила на нем одну — большую. Маленькую я зашила в свою подушку.

Последовавшая неделя была полна событиями. Я ходила на работу, которой накопилось предостаточно. Делала ее исключительно быстро, так как зачем-то спешила домой. Дома я поочередно обходила комнаты и присаживалась там, где любила находиться Анфиса. Плакать не могла. Я лишь негромко постанывала и все время спрашивала кого-то: «За что? Такая молодая! Такая любимая! Такая единственная! За что?» Я старалась стонать едва слышно, незаметно для близких, но мое необычное поведение не ускользнуло от маминого внимания, и она изо всех сил принялась меня утешать. Мама говорила, что память о нашей борзой девочке останется с нами. «Память не умирает, и мы будем любить Анфису в своих воспоминаниях», — утешала меня мама.

Во мне все противилось такой перспективе. Я хотела любить Анфису — живую. Она была необходима моей душе, как воздух легким.

Конечно, я должна была думать не только о себе. У меня имелись обязательства перед сыном, мужем, мамой и тремя моими борзыми. Но жить дальше, не пытаясь ничего предпринять, я была не в состоянии. Что нужно делать, я тогда еще не знала, но чувствовала, что скоро узнаю…

Следующие три ночи мне снилась Анфиса, и в этих снах я назвала ее Фисенькой. Она жаловалась на боль, показывая мне свою опухшую щечку. На четвертую ночь во сне привиделись люди в медицинских халатах. Они осматривали мою девочку, которая лежала на белом мраморном столе под лампой, излучавшей тусклый голубой свет. Моя борзая не подавала признаков жизни… и почему-то была белого окраса. Люди, одетые как медики, многократно переворачивали тело девочки и часто ощупывали ее голову. Вдруг один из них заявил: «Будем ремонтировать. Можно!»