«Зимний путь» Шуберта: анатомия одержимости

Стихотворение начинается с парадокса – парадокса обсессивно-компульсивного состояния скитальца: «только когда я лёг отдохнуть, я почувствовал усталость». Неприветливость пути подстегивала его, было слишком холодно, чтобы останавливаться, ветер его подгонял. Темп здесь обозначен словом mässig (сдержанный), поэтому для ощущения усталости не используются ни замедленность, ни статика. Напротив, фортепьянное вступление воплощает стремление продолжить борьбу. Есть, вероятно, более корректные с технической точки зрения и более исчерпывающие способы описать, что происходит в этих шести тактах. Но что до меня, я каждый раз слышу музыку, передающую попытку подняться, болезненное усилие, – за счёт интервалов, сыгранных правой рукой: увеличенная пятая (он тянется вверх), четверть (опять ложится), еще одна более высокая увеличенная пятая доля (опять тянется), мажорная треть (опять сдается) и затем лишь восьмая, устанавливающая иллюзорную мажорную тональность (ля-мажор), пока песня не вернётся в основной ключ – в ре-минор. В этом тягостном борении каждый пик имеет свой характер и свое значение. Крутое вокальное завершение каждой части – строк «Буря толкала меня вперёд» и «Вонзает жгучее жало» – дает представление о скитальце, пусть утомленном, но ещё способном выказать силу, в атлетичном, ободряющем подъеме голоса. В двух последних строфах – второй части песни – этот вокальный образ сочетается с другим: поэтическим образом червя, жалящего в неподвижности отдыха. Я всегда принимал этого червя как должное. Возможно, где-то у меня в подсознании он оправдывается английской пословицей о «черве, который ужалит», хотя это и не совсем сюда подходит, или невидимым червем, подтачивающим больную розу у Блейка.

39-й рисунок из «Песен невинности и опыта, показывающих два противоположных состояния человеческой души» Уильяма Блейка. Гравюра, около 1825–26 гг.

Здесь Wurm, однако, не совсем червь в современном смысле слова, скорее некое создание вроде тех, что упомянуты в «Беовульфе». Это змея или даже дракон, Lindwurm, германской мифологии, который коварно извивается на скользящем pianissimo музыки, подготовляющем восходящую градацию голоса на словах о его «жале».

Если вначале музыка играет с нами, звучит довольно тихо, piano, как бы теряя силу от повторения, то финальный аккорд фортепьянной партии с пометкой о паузе над ним, может внушить мысль о переутомленном спутнике, который наконец засыпает в хижине, где он нашёл приют, и просыпается от весенних грез в следующей песне.

У Мюллера есть интригующая подробность в строках о хижине, где засыпает скиталец. Это «тесный дом угольщика», и угольщик – первый прозаический персонаж среди мрачных и странных действующих лиц цикла, с тех пор как мы встретились с отцом девушки во второй песне. Стоит зима, и дом или, скорее, хижина, пустует, но неслучившаяся встреча с отсутствующим работником усиливает ощущение изоляции, в которой находится герой. Угольщики часто бывали одиночками, жившими и работавшими сами по себе, поэтому хозяин хижины – двойник скитальца, как и шарманщик, который появится в последней песне. О таком человеке рассказывает басня Эзопа: «Угольщик работал в одном доме; подошел к нему сукновал, и, увидев его, угольщик предложил ему поселиться тут же: друг к другу они привыкнут, а жить под одной крышей им будет дешевле. Но возразил на это сукновал: “Нет, никак это для меня невозможно: что я выбелю, ты сразу выпачкаешь сажею“»[19].

Басня Эзопа напоминает о визуальном контрасте, который чернота угольщика вносит в ослепительную галлюцинаторную белизну зимнего странствия, предвещая цвет ещё одного будущего спутника – вороны, и такой контраст без слов всегда налицо во время концерта: белые и черные клавиши фортепьяно, чёрный цвет самого инструмента, чёрный и белый цвета строгого костюма певца.