Золотое кольцо всадника

— Итак, мне доставили бесспорные доказательства вины Антонии. Я вынужден поверить им, хотя ты, конечно же, понимаешь, как я расстроен и как горюю о том, что ей придется умереть. Ведь она не только знатная римлянка, но и моя сводная сестра. Ты разоблачил ее ради моего спасения, и я хочу оказать тебе честь. Я приказываю, Минуций, чтобы ты немедленно отправился к Антонии и вскрыл ей вены. У меня есть опасения, что добровольно уйти из жизни она не пожелает, в то время как политические интересы государства требуют ее гибели. Я обещаю ей пышное погребение и непременно помещу урну с ее прахом в мавзолей Божественного Августа. Сенату и народу незачем знать правду. Я расскажу им, будто она совершила самоубийство, ибо была смертельно больна. Если это объяснение не подойдет, я придумаю любое другое. Сейчас это не имеет значения.

Я был настолько удивлен тем, что Нерон угадал мое желание, что слова застряли у меня в горле.

Видишь ли, Юлий, я как раз собирался просить его сделать мне одолжение и позволить самому передать Антонии императорскую волю, чтобы у меня появилась возможность попрощаться с ней и до последнего вздоха держать ее за руку, наблюдая со слезами на глазах, как кровь вытекает из этого прекрасного белоснежного тела. Так мне было бы легче расстаться с моей любовью.

Однако Нерон неправильно истолковал мое молчание. Он засмеялся, хлопнул меня по спине и сказал высокомерно:

— Да уж, неприятно тебе будет признаваться Антонии, что это ты донес на нее. Я думаю, она все-таки переспала с тобой пару раз. Мне хорошо известны ее привычки.

Но я видел, что он говорит это только в шутку. Ему и в голову не приходило, что Антония могла увлечься таким человеком, как я, и при этом отказать ему, императору.

Посылая меня к Антонии, он хотел моего позора и унижения, так как издавна глубоко презирал доносчиков. Однако же, Юлий, мне кажется, я в своем рассказе достаточно ясно показал, что доносчики бывают разные. Сообщая Нерону те или иные сведения, я думал в первую очередь о тебе, сын мой, и о будущем всего рода Юлиев. Собственная жизнь и репутация заботили меня куда меньше. Так что Нерон ошибался. Намереваясь унизить меня, он на самом деле неожиданно подарил мне величайшую радость.

Такая же радость осветила и лицо Антонии, едва она увидела меня. Ведь мы уже попрощались навсегда, и вдруг я вернулся в ее дом. Не думаю, что кто-нибудь еще встречал известие о своей грядущей кончине с таким неподдельным восторгом. Ее глаза сияли, ее руки манили, ее губы шептали слова любви. Я приказал трибуну и преторианцам выйти и встать у наружных дверей, и мы бросились друг другу в объятия.

Разумеется, я понимал, что император с нетерпением ждет известия о смерти Антонии, и все-таки надеялся, что он даст мне час-два на уговоры. Заставить человека совершить самоубийство — дело нелегкое. Конечно, Антония давно знала, что ее ждет, и была готова уйти из жизни в любой момент, но Нерон-то об этом не догадывался.

Мне жаль было терять драгоценное время на расспросы об ожерелье Пизона, хотя я и сгорал от ревности и желания выяснить все до конца. Мы упали на ложе и ненадолго забыли об ужасах этого дня. Возможно, как любовник я тогда себя не превзошел — сказались недосыпание и усталость, однако мы крепко обнимали друг друга, и этого нам было довольно.

Тем временем служанка Антонии наполнила горячей водой роскошный порфирный бассейн, и обнаженная красавица, попросив меня поторопиться, легла в него. Я вскрыл ей вену на сгибе локтя со всеми возможными предосторожностями — быстро, аккуратно, острым ножом. Она не хотела огорчать меня, но все же не смогла удержаться от болезненного стона.

Когда кровь окрасила благоухающую бальзамом воду в розовый цвет, Антония попросила у меня прощения за обиды и огорчения, которые я будто бы от нее терпел, и рассказала, что вся ее жизнь была настолько безоблачной, что она часто раздражалась по пустякам и, например, втыкала булавки в грудь неловкой рабыни, если та, расчесывая ей волосы, случайно дергала их.

Одной рукой я держал Антонию над водой, чтобы она не захлебнулась, в другой сжимал ее хрупкие пальцы, и внезапно жизнь показалась мне такой никчемной, что я решил умереть вместе с моей возлюбленной.

— Ты очень любезен, милый мой Минуций, — прошептала она еле слышно, целуя мое ухо, — но ты должен жить ради сына. Не забудь те советы, что я давала тебе, и не забудь также положить мне в рот монету из твоего старого этрусского золота, чтобы мне было чем заплатить Харону. Это последнее, о чем я тебя прошу, прежде чем меня начнут готовить к погребальному костру. Перевозчик обязан знать, насколько я знатная. Я не хочу оказаться на его лодке в толпе черни…

Спустя мгновение ее губы побледнели, а рука стала вялой и бессильной. Однако я по-прежнему не разжимал своих пальцев и все целовал и целовал милое лицо.