Золотой день

Слово «журналистика» пришлось как раз ко времени.

Обдумав эту идею, неглупая Гюзель пришла к выводу, что это – то, что ей надо. Она полистала газеты и журналы, отметила, что там почти никогда не появляются фотографии корреспондентов или авторов статей, а значит, о написанном ею будут судить только по качеству написанного и по эффектной подписи «Гюзель Алатон». А что? Звучит неплохо. И писать она станет так, как если бы была красавицей.

Она будет писать для женщин и о женщинах. Гюзель казалось, что это легко. А о чем же еще? Политика ее не интересует, в спорте она не разбирается, бегать, высунув язык, в поисках сенсаций и новостей не очень-то хочет. Интервью с известными личностями редко делают известным журналиста, об экономике пишут профессионалы… Остается – что остается? По тем временам ничего. Это сейчас газеты и журналы пестрят гороскопами, отчетами о модных новинках, статьями о любви и превратностях брака. Но тогда, двадцать пять лет назад, турецкие женщины не читали газет. И Гюзель стала одной из первых, кто решил исправить это положение.

Удалось это, конечно, не сразу. Пришлось и побегать за новостями, и придумывать подписи к фотографиям, и вычеркивать половину написанного из и так крошечных статеек, и брать интервью – причем отнюдь не у премьер-министров. Но однажды судьба ей улыбнулась. Вернее, улыбнулся редактор, которому она, демонстрируя подготовленный материал об экономической выгоде постройки новой дороги и выслушав его похвалы, вдруг заявила:

– Да ерунда все это! Ни одна женщина не станет такое читать!

– Женщины, детка, не читают газет, – сообщил ей слегка устаревшую новость редактор.

– Вот именно! – возмущенно сверкнула глазами молодая сотрудница. – А почему, спрашивается? Потому что мы для них не пишем! Почему бы не сделать хоть часть газеты привлекательной для женщин? Причем для обычных домохозяек – их же у нас большинство. Разве их волнует, что где-то далеко будут или не будут строить дорогу? Их интересует только собственная жизнь: муж, дети, ужин, соседки, моды, сплетни. Да если бы…

«Если бы главным редактором была женщина, желательно я! – женщины по утрам спорили бы с мужьями, кому первому читать газету!» – ей хватило ума и здорового карьеризма не произносить этого вслух. Но редактор был неглуп, и произнесенного ему вполне хватило. Более того: он был умен и хитер, поэтому не выразил ни малейшего восторга, только снисходительно хмыкнул:

– Ну-ну… И что ты можешь предложить нашим домохозяйкам? Надеюсь, не выкройки и кулинарные рецепты – для этого есть специальные издания.

– Во-первых, их тоже очень мало, – горячо принялась отстаивать свою любимую идею Гюзель, – а во-вторых, можно придумать массу интересного и не из области кулинарии…

– Придумывай, – строго остановил ее редактор, – послезавтра принесешь заявку, я посмотрю. Будет что-нибудь толковое – колонка твоя. Раз в неделю, на последней полосе.

Гюзель боялась поверить удаче. При внешней раскованности, дерзости и тщательно лелеемом, необходимом начинающему журналисту нахальстве она боялась многого. И это в конечном счете определило ее судьбу. То ли неуверенность в себе, то ли нелюбовь к собственной внешности, то ли просто масштаб личности и запросов так навсегда и превратили ее ни больше ни меньше как в автора колонки в ежедневной газете и не позволили стать ни известной феминисткой, ни владелицей собственного издания, ни автором пусть одной, но значительной книги. И теперь ей оставалось лишь бессильно упрекать самое себя в робости.

«Спрашивается, кого я боялась? Я могла стать основательницей «Космополитена», или второй Анне Бурда, или… И сейчас мне никто не мог бы ничего диктовать. А я? «Спросим тетушку Гюзель»… Я уже двадцать с лишним лет всеобщая тетушка, а откажись я делать то, что велят, – и где я буду? Найдут мне замену в два счета, тем более что всю мою кухню знают. А я больше ничего не умею. На телевидении мне делать нечего, разве что поучаствовать в ток-шоу «Как выжить такой уродине», а в других изданиях давно своих тетушек девать некуда», – сзади посигналили, и она заметила, что стоящие перед ней машины уже въезжают на паром.

«А ведь я была первой, – с горечью и сознанием того, что поправить уже ничего нельзя, продолжала растравлять себя она, поставив машину на нижней палубе. – Если бы не имя и внешность…»

Она была убеждена, что все дело в этом.

Когда она придумала свою колонку, сразу стало ясно, что ей нужен определенный имидж. Не может же двадцатитрехлетняя девчонка поучать всех женщин страны, как им избегать конфликтов с мужьями и воспитывать детей! Гюзель не могла не признать справедливости этого довода и в глубине души радовалась тому, что ее фотография не будет появляться около написанного ею текста. Инкогнито она будет свободна и сможет писать, как счастливая и уверенная в себе красавица. Редактор согласился с мыслью превратить ее в «тетушку» и с тем, что имя ее – отдельно от внешности – звучит вполне приемлемо.