Проводы проходили в зале. Узкий зал был почти пуст. Десятка два человек сидело в первых рядах, трое на сцене. Сцену отделяла от зала арка из трех кумачовых полотнищ с белыми буквами лозунгов. Под аркой стоял стол с плюшевой скатертью, графином и бледно-розовой гортензией в горшке. За столом сидели: широкоплечий мужчина с приветливым лицом — директор и молодая рыхлая женщина в ярко-зеленом джемпере — предместкома...
Наталья Владимировна Баранская
— …тогда заведем хоть кошку. — Ты опять начинаешь меня мучить? — Почему я — тебя, а не ты меня? — Он сел на кровати, спустил ноги. — Я хочу ребенка, ты — нет. Родить сам я не могу. — Ты хочешь, чтобы я бросила сцену? Ушла навсегда? Ведь танцевать я больше не смогу, а перейти в «королевы» не захочу…
День свадьбы был назначен, банкет заказан, в ателье шили платье из гипюра на шелковом чехле. Надо было съездить к ювелиру: кольца, купленные женихом, были велики — оба...
Роман «День поминовения» посвящен судьбам женщин солдаток, потерявших на минувшей воине мужей родных и близких, оставшихся в тяжелый час испытаний с малолетними детьми на руках. Автор снова даст нам почувствовать пережить то время и еще раз подумать, какой ценой достались нам Победа и послевоенный мир.
Дому было более ста лет. Дед Лайне купил его с участком. Владение находилось вблизи городка, за мельницей. Городок рос, расширялся и лет через двадцать обошел мельницу, дедово владенье, небольшое озерко, заросшее осокой, и стал подниматься, захватив еще один холм...
В послеобеденный час они сидели в беседке — смотрели на озеро в низких берегах, широко раскинувшее свои заливы, на острова, старые деревья в парке, на отдыхающих. Люди двигались двумя потоками: один, торопливый, стремился к ресторану, другой, неспешный, медленно растекался в поисках свободных скамеек в тени. Было жарко...
Случилось это происшествие, вернее история, год назад. Никто б не вспомнил, да вот Дарью Ивановну на днях похоронили и вспомнили. Была тоже осень, октябрь месяц. Сидели мы, как сейчас, возле подъезда, дышали. Хорошие дни в октябре выпадают редко, уж если погода, мы дышим весь день. Скамейка наша изо всех подъездов самая удобная — широкая и со спинкой. На нее все так и тянутся. Сидим мы — четыре женщины да Иван Кузьмич. Говорим разное. Больше про болезни, что чем лечить (я в этом деле понимаю, сколько лет в аптеке посуду мыла). Ну, и о соседях, конечно. Все мы одинокие, к чужим подселенные. Только Иван Кузьмич живет с дочерью. А мы подселенки, у нас соседи...
В январские крепкие морозы двадцать третьего года Таля переехала к отцу. От него до первой опытной шко-лы МОНО, где она училась, было семь минут, а из дому почти сорок. У отца просторная светлая комната в три окна на три части света. Через восточное видна Спиридоньевка до поворота к Никитским. Большое цельное стекло такое прозрачное, будто его нет совсем...
Голубое море в розовых отсветах накатывало на берег мелкие волны. Солнце было горячим, но вода холодная, никто не купался. Скамьи и кресла под тентом на санаторном пляже в этот утренний час пустовали. Только в одном кресле сидела женщина с раскрытой книгой и смотрела на море...
— Взял бы ты нам билеты в театр, Гера, — сказала Клавдия Ивановна мужу, наливая ему кофе в большую чашку. Герасим Иванович промычал что-то в ответ, не отрываясь от газеты, нащупал бутерброд, приготовленный женой, откусил не глядя и отхлебнул кофе...
Мариша, она же Мария Николаевна, жила с тетей в своей однокомнатной квартире. Тетя приехала из Тайнинки после пожара — в их деревянном доме сгорела кухня. Она привезла с собой кошку Белоснежку, пуховую подушку и печку «чудо». Приехала она ненадолго, но жила почти год — ремонт затягивался...
Тяжелая калитка открылась, звякнув железом, и тотчас из глубины сада отозвалась собака, Зоя Тихоновна знала, что собака на цепи и спускают ее только ночами, в конце лета, когда поспевают яблоки. От калитки к дому тянулась прямая дорожка, обсаженная рыжей настурцией, медовой резедой и петуньями — розовой и лиловой. Дорожка пересекала темную разрыхленную землю, в которой сидели рядами кусты смородины и в строгом шахматном порядке росли яблоневые и вишневые деревья с белыми, в извести, стволами...
Маруська плела тонкую косу, быстро перебирая темные пряди, свернула узелком на затылке. Рядом с алым бумажным розаном на комоде под зеркалом казалась она себе старой не по летам. «Шея вон стала жилистая», — подумала она жестко. После бессонной ночи глаза в темных кругах, взгляд хмурый. Опять пришло на ум самое плохое — Витька ее бросил. Стало обидно, аж в горле сдавило, но плакать было нельзя, — надо собирать Райку в садик, бежать на работу. Мало, что беда — все равно надо...
Аркадий Львович, редактор, сидел за письменным столом, а молодой писатель Юрий Платин напротив в кресле, выставив вперед длинные ноги. — Мне нужен небольшой рассказ, страниц семь-восемь. Срочно нужен. Замена. Сразу же пойдет в набор. Платин шевельнулся и спросил лениво: — Сюжетный или «поток жизни»?
Бог создал Адама, создал и Еву из ребра его, создал он также рай и взрастил в том раю древо. На сем древе вызрел, — не без ведома бога, — плод: прекрасный, но запретный. Когда дьявол-змий, пробравшись в рай, соблазнил Еву откушать запретного плода, господь наказал и Еву и Адама, изгнав из рая. Не только этим наказана была Ева. Господь предал нестойкую дщерь свою навечно суду праведниц. И праведницы судили и судят Евин грех сурово, будто сами не дочери от дочерей ее и будто им не доводилось вкусить запретного райского плода или хотя бы помыслить и пожелать того...
Остудников сидел в сквере посреди маленькой треугольной площади — ждал, когда освободится номер в гостинице, курил. Администратор сказал, что в три часа уезжает группа туристов. До назначенного срока оставалось полтора часа, можно было погулять по городу, посмотреть старинную усадьбу, парк, но связывал чемодан. Большой красивый чемодан желтой кожи, с ремнями и золотыми пряжками и с оторванной ручкой...
И пока они опускались — все одиннадцать этажей — длился этот немыслимый поцелуй. Лифт остановился, открыл нехотя дверцы, и только тут он разомкнул руки и отпустил ее. Может, и следовало что-нибудь сказать, хотя бы воскликнуть «ну и ну!» или «вы с ума сошли!», но дыханье еще не успокоилось, и она промолчала. Молчал и он...
Вероятно, это тихое, спокойное место. «Ушел бы на край света», — сказал однажды кто-то уставший, огруженный заботами, замученный горестями. Какой-нибудь пессимист, которому стало невмоготу бороться или невмоготу терпеть. Очень давно сказал. Когда земля еще не была круглой, а была похожа на блюдо и стояла на трех китах, плавающих в трех морях. У блюда был край — это и был край света. И люди, неспособные бороться или терпеть, брали котомки, припасали посошки и уходили куда глаза глядят. Путь этот неизменно приводил на край света...
Наталья Баранская — прозаик, литературовед, автор известной повести «Неделя как неделя», книг о Пушкине и его времени; участвовала в создании Государственного музея А. С. Пушкина в Москве.«Странствие бездомных» — история нескольких поколений большой семьи Баранских-Радченко-Розановых.Любовь Радченко, мать автора этой книги, бесшабашная, пылкая революционерка, умела располагать к себе людей, но была не приспособлена к семейной жизни. Отца, Владимира Розанова, его дядя, известный философ Василий Розанов, называл «эсдек в странствиях». Родители Натальи Баранской и люди их круга — не застывшие портреты, а реальные люди — образованные, горячие, неуживчивые, порой одержимые.На долю героев книги выпало немало испытаний: вольные и невольные расставания, частое одиночество, чужие дома и бездомье, сменяющиеся радостью встречи…