Что случится с жителями мегаполиса, если машины, окружающие их, вдруг перестанут покорно отвечать на нажим кнопки и поворот рычажка?http://ruslit.traumlibrary.net
Валерий Яковлевич Брюсов
«В одном стихотворении автор говорит о себе: "Я жажду бесконечного… страданий необъемлемых, страстей неизживаемых"…»
«Дорогой Андрей! Статья твоя в прошлом No нашего журнала ("Апокалипсис в русской поэзии"), обличая, должно быть, по справедливости, мою "Музу" в том, что она – "Великая Блудница на багряном звере", в то же время оказывает мне такую честь, которую я, по совести, принять не могу и от которой должен отказаться…»
«"Символизм" Андрея Белого – одна из тех книг, в которых говорится de omni rescibili et quibusdam aliis! Оглавление предлагает читателю "проблему культуры", вопросы "о научном догматизме" и "о границах психологии", "эмблематику смысла", "принцип формы в эстетике", "сравнительную морфологию ритма русских лириков", "магию слов" и т. под. Но оглавление слишком скромно и содержание книги гораздо разнообразнее. Так, мы находим в ней еще рассуждения о теософии, о китайском языке, о коэффициенте расширения газов, о ведийской литературе, о инструментализме Ренэ Гиля, о вихревом движении жидкостей, о каббалистике и астрологии, о прагматизме и прагматистах, о памятниках египетской письменности, о психофизическом параллелизме, о термохимии и о многом другом. Попутно Андрей Белый рассказывает биографии великих людей, как, напр., Гельмгольца, составляет списки пособий для самообразования и еще находит место для полемических выпадов и для лирических автобиографических признаний…»
«Было время, когда парламентаризм казался полным разрешением всех мучительных противоречий государственной жизни. В нем видели истинное примирение монархии и народовластия, идеал политического устройства, неизвестный Аристотелю и созданный новым миром. Западноевропейские государства, до самых маленьких и некультурных включительно, наперерыв стали заводить у себя парламенты… Но время шло, и с каждым десятилетием всё ясней раскрывалась внутренняя противоречивость правления большинства. Позитивный принцип количества оказался несостоятельным в мистическом деле народного управления. За последние же годы недостатки парламентаризма выступили столь наглядно, что их уже перестают скрывать…»
«От исследования, подписанного именем В. Жирмунского, можно требовать многого. Что вообще должно было бы признать хорошей работой, может не удовлетворить, если это – труд В. Жирмунского. Его новая книга о рифме даст много читателю, интересующемуся вопросами поэтики и стихологии, но специально вопросами рифмы не занимавшемуся. Специалист, напротив, останется несколько разочарован, найдя в книге все то, что он знал и без нее, и найдя не слишком много такого, что составляет новый вклад в науку. Помимо того, специалист принужден будет отметить в книге некоторые, не совсем маловажные, пробелы и некоторые, достаточно явные, недоразумения…»
«Поэзия Тютчева принадлежит к самым значительным, самым замечательным созданиям русского духа. К поэзии Тютчева можно подходить с трех разных точек зрения: можно обратить внимание на выраженные в ней мысли, можно постараться выявить ее философское содержание, можно, наконец, остановиться на ее чисто художественных достоинствах. Со всех трех точек зрения, поэзия Тютчева заслуживает величайшего внимания…»
«"В течение десятилетия Бальмонт нераздельно царил над русской поэзией", – писал я в 1906 г. Уже тогда мне пришлось выразить эту мысль в прошлом времени: "царил", а не "царит". Рядом, в той же статье, откуда взяты эти слова, мне пришлось говорить о "бесспорном падении" Бальмонта, о том, что его новые стихи (т. е. середины 900-х годов) "поэтически бессодержательны, вялы по изложению, бесцветны по стиху", что в его последних книгах ("Литургия красоты", "Злые чары", "Жар-птица") есть все, что угодно, "нет лишь одного – поэзии"…»
«Не должно быть двух мнений о совершившемся в России перевороте. Только духовные слепцы могут не видеть, как величественно-прекрасен был охвативший всю Россию порыв; только враги родины могут отрицать всемирно-историческое значение недавних событий, в корне изменивших государственный строй в России; только люди, чуждые самым светлым заветам нашего прошлого, в частности – всей русской литературы, от Новикова, Радищева, Пушкина, через Герцена, Огарева, Тургенева до Льва Толстого, Чехова, Максима Горького и других, наиболее видных наших современников, могут сомневаться в том, что ныне исполнились лучшие чаяния прекраснейших умов нашей истории. Преклонение перед свободой, во всех её проявлениях, и перед свободными формами общественной жизни всегда было самой характерной чертой русской литературы, которая в течение десятилетий и столетий была единственной выразительницей русской общественной жизни. Если же почти единогласный хор русских писателей временами всё же как бы замирал, то причину этому надо искать в неусыпной деятельности цензуры, которая годами и поколениями обесцвечивала русское печатное слово, позволяя издавать и приучая писать лишь то, что не слишком противоречило видам и соображениям прежнего правительства. Тем не менее никакая цензура не в силах была окончательно исказить общее настроение русской литературы, и то, что мы переживаем ныне, есть воплощение её исконных идеалов…»
«Футуризм – явление стихийное. История литературы – всегда движение, и новое поколение писателей никогда не может удовлетвориться принципами своих предшественников. Молодым поэтам наших дней инстинктивно хочется воплотить в своих стихах то новое, что внесли в психику человечества последние десятилетия, худо ли, хорошо ли, эти поэты ищут ему выражения. Таково историческое оправдание футуризма, быстро перекинувшегося из Италии и Франции и к нам, и в Германию, и даже в Англию. Акмеизм, о котором у нас много говорят последнее время, – тепличное растение, выращенное под стеклянным колпаком литературного кружка несколькими молодыми поэтами, непременно пожелавшими сказать новое слово…»
«Армения оплакивает преждевременную кончину своего народного поэта, Ованнеса Туманьяна. Это высокое наименование Туманьян получил по праву не только потому, что, подобно большинству писателей новой армянской литературы, вышел из крестьянской семьи, но и по всему складу своей поэзии, по отношению к ней самых широких масс читателей. Туманьян родился (в 1869 г.) в горной области Лори, в деревне Дсех, и с детства сроднился с природой Армении, с укладом народной армянской жизни, сохранившей еще так много своеобразных черт старины…»
«"Мне не смешно, когда фигляр презренный – пародией бесчестит Алигьери", – восклицает у Пушкина Сальери. И этот крик негодования понятнее, человечнее, чем олимпийский, веселый смех полубога Моцарта. Нет, не смешно, а горько и больно, когда искажают и унижают дорогую мысль, заветную идею, особенно под видом ее защиты. Лучшие умы нашего времени мечтают о том, чтобы сценическое представление вновь стало священнодействием, как то было в древней Элладе. На страницах "Весов", в сильных и убедительных статьях, развивал эту мечту Вяч. Иванов. Он указывал между прочим, что в ней заложена другая, большая надежда: в ней намечен путь от нашего современного, келейного, "малого" искусства – к искусству "великому", всенародному. И не смешно, когда эту проповедь подхватывают непрошеные радетели, не понимающие ее смысла, оскорбляют ее нелепыми доводами и неверными выводами, делают смешной в бессвязном пересказе…»
«Поэзия – консервативна. Внимательное исследование показывает, как многим каждый поэт бывает обязан своим предшественникам. Едва ли не три четверти своих тем, образов, выражений поэт заимствует у тех, кто писал до него. Только исключительные таланты, – и то не во всех своих произведениях, – решаются выступать на новые пути, касаться тем, не затронутых в поэзии ранее, искать еще не использованных выражений, сравнений, образов. Вот почему так медленно свершалось вступление в поэзию Города, – того города, который был создан XIX веком, – бесконечного скопления каменных громад, с бессчетным населением, с резкими контрастами предельной роскоши и крайней нищеты, с кипучей, своеобразной жизнью. Поэтам, подчинявшимся образцам прошлого, долго казалось, что в современном городе нет "красоты", что ручейки, пригорки, сад в лунном свете или скалы под бурным небом, шумные потоки, изменчивые облики моря – "поэтичнее"…»
Повесть из жизни VI века.«… однажды вечером Марии случилось опять разговориться с отцом, вернувшимся домой веселым и пьяным. Они были одни, так как Флоренция, по обыкновению, оставила их болтать свои глупости и ушла к себе спать. Мария рассказала отцу о найденном ею подземном дворце и его сокровищах. Старый Руфий отнесся к этому рассказу так же, как ко всем другим бредням дочери. Когда она ему говорила, что встретила сегодня на улице Великого Константина и тот милостиво с ней беседовал, Руфий не удивлялся, но начинал говорить о Константине. Теперь, когда Мария рассказала о сокровищах неведомого дворца, старый каллиграф тотчас заговорил об этом дворце. …»
Замечания, мысли о искусстве, о литературе, о критиках, о самом себе.
Один из основателей русского модернизма, Валерий Яковлевич Брюсов был не только изысканным поэтом, но и незаурядным беллетристом. Среди его прозаических произведений особый интерес представляет роман «Алтарь победы», отображающий всю палитру жизни умирающей Римской империи IV века н.э. Молодой римлянин Юний, путешествуя по различным провинциям величайшего государства Древнего мира, переживает множество как забавных, так и опасных приключений.Помимо романа, в книгу вошли повести, и рассказы писателя:Под старым мостомБемольМраморная головкаРеспублика Южного КрестаПоследние страницы из дневника женщиныРея СильвияЭлули, сын ЭлулиМоцарт
«По выбору тем, по приемам творчества автор явно примыкает к «новой школе» в поэзии. Но пока его стихи только перепевы и подражания, далеко не всегда удачные. В книге опять повторены все обычные заповеди декаденства, поражавшие своей смелостью и новизной на Западе лет двадцать, у нас лет десять тому назад…»
«Было часов 7 вечера, когда мы выехали за Серпуховскую заставу. Мы ехали на автомобиле, я и Ив. Ив. Попов, как делегаты московского Литературно-художественного кружка; с нами ехал сын И. И. Попова, студент.За заставой сначала – предместье с низенькими домами, потом черная, ночная даль с квадратными силуэтами фабрик на горизонте, похожих на шахматные доски, разрисованные огнями…»
Долгие годы мужчину и женщину связывала нежная и почтительная дружба. Но спустя пятнадцать лет страсть вырвалась из оков…http://ruslit.traumlibrary.net
http://ruslit.traumlibrary.net
«Пятьдесят лет назад торговая часть Москвы, ее «город», еще сохраняла свой старинный характер, тот, вероятно, какой имела она и «до француза». Там, где теперь узкие переулки обставлены величественными зданиями «из стали и стекла», где непрерывными рядами, заполняя весь проезд, тянутся рессорные подводы, извозчики на резиновых шинах и автомобили, где сквозь зеркальные окна видны одетые по последней моде солидные служащие больших «торговых домов», – полвека назад, в низеньких, местами одноэтажных, домишках и в бессчетных проходных дворах ютились полутемные «лавки» и «амбары», у дверей которых останавливались жалкие московские «ваньки» и первобытные «полки», а в глубине которых дюжие «молодцы» или «ребята» в картузах и поддевках поджидали покупателей, как охотники зверя…»
«"Мне борьба мешала быть поэтом" – вот слова, в которых Некрасов определил свою судьбу. Но несмотря на все помехи, какие он сам ставил своему творчеству, не быть поэтом он не мог…»
Пьеса
Действие романа происходит в Германии XVI века, но, как писал поэт Михаил Кузмин, «при всем историзме "Огненный ангел" проникнут совершенно современным пафосом и чисто брюсовской страстностью». Брюсов раскрывает в этом произведении историю своих отношений с Ниной Перовской, которой и посвящена эта книга.
«Борьба церкви с государством нигде не достигает такой остроты, как в католических странах. Причин этому много. Католическая церковь – учреждение международное не только в идее, нo и in re. У неё поныне есть единый глава, воплощающий её стремления и притязания. Она с особой решительностью развила и поддерживает учение о первенстве духовной власти над светской и т. д. В историческом ходе событий победа постоянно остаётся на стороне государства. Шаг за шагом, век за веком, оно вытесняет церковь изо всех областей политической жизни. Из двух мечей, о которых когда-то говорил Бонифаций VIII и которые оба должны были направляться единой волей, – остался только один, и тот не в руках церкви…»
«Понятия "пролетарская культура", "пролетарская поэзия" уже вызвали – что естественно – обширную, сравнительно, литературу. Сделано немало попыток так или иначе разобраться в вопросе. Тем не менее он все еще остается достаточно темным. Пишущему эти строки лично пришлось слышать от видных представителей нашей пролетарской поэзии, что им самим это последнее понятие "далеко не ясно"…»
«Правительство, переводя коллежского секретаря А. С. Пушкина по службе из Петербурга в канцелярию генерала Инзова, хотело, конечно, наказать сочинителя «возмутительных» стихов, «наводнившего» ими всю Россию. Однако этот перевод скорее оказал Пушкину неожиданную услугу, так как вырвал его из мутного омута петербургской жизни, дал ему увидеть новые местности и новую природу, оживил его фантазию, сблизил его с благородным семейством Раевских. Лето, проведенное на Кавказе и в Крыму, сам Пушкин относит к числу «счастливейших» дней своей жизни…»
«Не случайно зарёй XIX века был романтизм – учение о самостоятельном значении каждой народности. Национальное объединение стало руководящей политической идеей закончившегося столетия. Народы наперерыв добивались политической свободы и обособленности, и согласие с духом века давало силу самым неподготовленным политикам. Освободилась Греция, отделилась Бельгия, осуществилась единая Италия и единая Германия (что казалось немыслимым теоретикам близкого прошлого), восстали из четырёхвекового небытия южно-славянские государства. Мы все до сих пор немного пьяны этой романтической поэзией национального героизма. Всё согласное с ним нам представляется прекрасным и справедливым, всё несогласное – отступлением от нормы. С этой точки зрения мы смотрим на карту западных пределов Европы как на вполне законченную, так как Испания, Португалия, Франция, Италия и Англия замкнулись в границы своего языка и народа. Между тем каждое столетие перемежевывало их земли, и думать, что этого уже не случится в будущем, – обычное ослепление современностью. Теперешний строй европейских держав длится всего 90 лет; тогда как политические деления, независимые от племенных, существовали целые тысячелетия (Римская империя, феодализм)…»
«Стихи Федора Сологуба начали появляться в печати в 90-х годах. То было время, когда над русской поэзией всходило солнце поэзии Бальмонта. В ярких лучах этого восхода затерялись едва ли не все другие светила. Душами всех, кто действительно любил поэзию, овладел Бальмонт и всех влюбил в свой звонко-певучий стих. Подчиняясь Бальмонту, все искали в стихах…»