Маруф сказал:

"Некоторые люди не понимают меня и уважают меня. Другие тоже не понимают, поэтому они бранят меня. Это то, о чем я пришел вам сказать. Вы должны думать обо мне, как о том, кто это сказал".

Человек спрашивает, чтобы как-то обозначить Маруфа — иудей ли он или магометанин, или христианин. Однажды обозначив, вы думаете, что поняли. Обозначение — это трюк. Вы обозначили определенную вещь и думаете, что поняли.

Я показываю вам цветок, диковинный цветок, который вы раньше никогда не видели, и немедленно вы спрашиваете: "Как называется?" Почему вы так жаждете знать название? Чем название поможет вам? "А", "В", "С" — каково бы ни было имя, как это вам поможет? Если я говорю "А", то теперь вы думаете, что знаете его. Вы обозначили его. Теперь вы можете сказать вашему ребенку, что это цветок "А". Вы стали знатоком. Что вы узнали о цветке? Только слово "А"? Я мог бы назвать его "В" или "С", это также безразлично, как и "А". Как вы узнали это.

Я читал книгу Гертруды Стайн. Когда она сказала в поэме: "Роза это роза это роза", — это обрело мировую известность. Она продолжает делать то же самое со многими вещами. Она не определяет. Она не говорит ничего — "Роза это роза это роза". Ничего не определено, ничего в действительности не сказано.

Кто-то спросил: "Зачем вы это сделали? Мы все знаем, что роза это роза это роза. Это не имеет смысла. Это ничего не добавляет к нашему знанию".

Стайн сказала: "Потому что поэты говорили о розах в изобилии — миллионы стихов о розах. Каждый читал их или пел, и каждый повторял, слово "роза" утратило свою розовость. Оно больше ничего не говорит. Вот почему я должна повторят: "Роза это роза это роза", — так, чтобы вы пробудились от вашего сна, так, чтобы вы немного встряхнулись: "Что говорит эта женщина? Какой-то абсурд — "роза это роза это роза". Вы можете слушать. Иначе роза — кто слушает? Все знают".

И она сказала: "Повторяя это, я снова принесла розе красоту".

Слова не могут сказать много. И если вы думаете, что лишь зная имена и названия, вы познали — вы все их упустите.

Старайтесь избегать слов. Не пытайтесь обозначить. Вы сразу же обозначаете! Обозначение — это такая великая болезнь. Это привязанность. Вы видите человека, вы говорите "красивый", вы видите женщину и говорите "уродливая". Почему с такой поспешностью? Подождите! У женщины много лиц. Даже уродливая женщина иногда имеет такое красивое лицо, с которым не может сравниться никакая красота. Уродливейшая — я видел самую уродливую женщину в определенной позе, в особом настроении, в определенном климате, такой красивой, что ваша мисс Вселенная будет выглядеть немного бледнее перед ней. И я видел самую красивую женщину уродливой в определенных настроениях. Подождите! Не обозначайте? Иначе ваше обозначение не позволит вам увидеть реальность. Даже красивые женщины в гневе, в решимости, в ревности, в алчности становятся такими уродливыми. И их уродство — духовное и внутреннее, и оно выступает на всем их теле, как сыпь. Когда женщина ревнива и алчна, она может быть красива на поверхности, но нечто излучается вокруг нее — ядовитое, змееподобное. Она уродлива. Коснитесь её в этот момент, и вы почувствуете, что дотронулись до рептилии, а не до женщины. Ядовита. Испарения исходят от неё, как от яда.

Не категоризируйте. Реальность не верит в обозначения. Реальность продолжает двигаться и меняться. Она текуча, как река. Вы не можете вступить дважды в ту же реку — даже ни однажды. Она двигается все время.

Не называйте. А у вас есть глубинные гнезда в уме, сразу же, как только что-то есть, вы кладете это в гнездо — и покончено! И вы думаете, что знаете! Этот человек хороший, а этот — плохой. Разве вы никогда не наблюдали, как плохой человек становится хорошим, а хороший — плохим? Разве вы не видели честного вора? Разве вы не видели очень искреннего преступника? Не видели грешника, но святого? Категории не принадлежат жизни. Они принадлежат уму. Категории — это ваши игры. Не категоризируйте.

А этот человек пришел спросить Маруфа: "Как категоризировать тебя? Куда тебя положить?" Маруф — живой человек. Если бы он был мертв, он сказал бы: "Я — магометанин, конечно, скромный мусульманин, суфий", — но он не мертвец. Он не может позволить категоризировать. Он живой, чрезвычайно живой.

Он говорит: "Запомни меня только по этому. Не по чему другому. Это то, о чем я пришел сказать. Ты должен думать обо мне, как о том, кто это сказал". Только это запомни, что те, кто не принимают меня, те уважают меня, и те, кто не понимает меня, те бранят меня. В Иерусалиме евреи думают, что я христианин, и мусульмане, что я еврей. А в Багдаде, где меня любят, в моей общине, евреи думают, что я самый совершенный еврей, христиане — что я перерожденный Христос, и мусульмане, что я последнее слово в бытии мусульманина.