— Говоря откровенно, мне казалось, вы придете немного раньше. Молодые люди совсем не ценят время, думают, его у них предостаточно…

— Я военный и ценю свое время как никто другой.

Комната, где мы сидели, не изменилась с тех пор, как я побывал здесь в семнадцать лет, однако на это раз ее освещало не солнце, а всего несколько свечей, скрадывая пространство и сужая его до небольшого пятачка посреди гостиной. Шкафы терялись в сумраке, углы — в черной тьме. Постаравшись не смотреть по сторонам, я сосредоточился на Олливандере.

— Зачем вы явились ко мне во сне?

Старик сделал недоумевающее лицо.

— Явился во сне?

— Хорошо, не являлись — просто снились, ни о чем не подозревая, — сказал я, чувствуя, как глупо звучат мои слова. — Но вы сами только что говорили, что ждали меня раньше, то есть все-таки хотели о чем-то поговорить.

— Уверен, что предмет, который я вам когда-то показывал, произвел на вас определенное впечатление, — заметил Олливандер.

— Ясно. Да, произвел. Но сначала я хотел бы спросить вас о другом.

— О другом? — искренне удивился старик. Он сидел у холодного камина, закутавшись в халат, и у меня постепенно возникало необъяснимое отвращение и к нему, и к этому месту. Привыкнув к полумраку, глаза начали различать лежавшие повсюду коробки, материалы, заготовки и инструменты для создания палочек. Комната выглядела приютом сумасшедшего, одержимого одной–единственной манией. "Он совсем ополоумел, — решил я. — Может, поэтому мне здесь так не по себе? Если бы безумие было огнем, здесь бы полыхал пожар".

— О душе Волдеморта, — сказал я. — Это ведь вы ее поймали?

Олливандер смотрел на меня, широко открыв глаза. С минуту он молчал, потом его губы растянулись в тонкой улыбке.

— Да, — сказал он довольным голосом. — Признаться, я об этом совершенно забыл.

— Забыли?!

— Я действительно забыл о ней, — он вновь усмехнулся. — Первое время думал, а потом перестал. И, если честно, ничуть об этом не жалею.

— Как о таком можно забыть! — воскликнул я. — А кроме того, подобное колдовство находится под запретом — пленение души нарушает любые законы об использовании магии!

— Я забыл без труда, потому что я стар, — спокойно ответил Олливандер. — Милый юноша, я оказываю магическому сообществу услугу тем, что не даю ей восстановиться.

— Ничего себе услуга! Если вы хоть немного понимаете в метафизике магических процессов, то должны знать, что эта душа сама пострадала, и что она не управляла человеком, в котором жила. Вы же не обвиняете магическую энергию в том, что из палочек вырываются Авады!

Олливандер молчал, поджав губы, потом сказал:

— Я согласен поговорить о душе Тома Риддла, но лишь после того, как мы обсудим мое дело. К тому же, вы ведь хотите не только освободить душу, но и получить костяную палочку, или я не прав?

— Хорошо, давайте обсудим ваше дело, — согласился я. Пусть старик выговорится. Если ему хочется торговаться, я поторгуюсь.

— Палочка из кости — самая странная в моей коллекции, — после минутной паузы произнес Олливандер. — Я не видел, как ею владеют люди, но то, что она владеет людьми, неопровержимый факт. До того, как показать ее вам, я показывал ее лишь троим.

— И Риддлу.

— Он был третьим, — кивнул старик. — Последним, кто ее касался. Но прикосновение не важно. Достаточно просто ее увидеть.

— Достаточно для чего?

— Предсказать невозможно! — Олливандер взмахнул руками, и широкие рукава его халата зацепились за подлокотники кресла. — Однако здесь, безусловно, есть свои закономерности. Я изучал их, мой друг, я изучал эту палочку с тех самых пор, как она у меня появилась, но увы, мало продвинулся в понимании.

— Еще бы, если ее видело всего четверо, не считая вас. На четверых закономерностей не выявишь, верно? А скольким вы ее предлагали?

— Многим, — старик вновь кивнул, — и если бы соглашались все, я бы наверняка обнаружил что-то более ценное. Но общение с палочкой — взаимный процесс. Вы тянетесь к ней, она — к вам, и так происходит встреча. Кому-то суждено стать ее хозяином, усмирить, избавить от тоски, если угодно, однако это самостоятельная сущность, и покорится она не всякому.

— Ладно, и сколько же вы хотите?

Олливандер хихикнул:

— Неужели вы думаете, что она продается? Костяная палочка — одна из тех вещей, которые не зависят от денег. Вы оскорбите ее, если попытаетесь оценить. Да и каковы критерии? — Он пожал плечами, помолчал и продолжил:

— Всё это — он обвел рукой комнату, — есть моя жизнь, моя семья, мои дети, и только благодаря ним я до сих пор живу. Они держат меня здесь, не отпускают, не хотят осиротеть. Я не могу оставить свой дом на разграбление, не могу распродать их, передать в руки безответственных, поверхностных людей. Однако я устал и как бы ни любил свое дело, не хочу бесконечно жить и жить… Что вы об этом думаете? — неожиданно спросил он.

— Что я думаю? — удивился я. — Признаться, ничего. Если вы считаете, что это палочки не дают вам умереть, поскольку после вашей смерти не хотят остаться одни, вот и спросите у них.

Глаза Олливандера тускло блеснули в желто–коричневом свете.