— С тех пор немало изменилось. Республика весьма далека от идеалов вольных каменщиков, поверьте. Но войны не должно быть; у нас в мирное время нет половины состава полков. Государь отдал приказ — вернуть всех, кто числится в отпуску; но это не затем, чтобы они служили.

— Да, мудрено было бы. Иным и по тринадцати годков нет, а уже в чинах.

— Мало того. Инспекцию мы провели. Генерал-майор Аракчеев проверял выправку: Екатеринославский полк никуда не годен, это мародеры Тридцатилетней войны, а не солдаты. Алексей Андреевич горло сорвал — и только когда знамена их екатерининскими юбками назвал, понял, что слушают его. Преторианцы! Я же смотрел иное. Ружья, Николай Иванович, негодны; от дурного хранения, парадной чистки, плохого пороха стволы источились, при мне полуторный заряд разорвал дуло. А офицеры пьют чай на карауле, читают вслух Гавриила Романовича да зовут в гости друзей, семью или любовницу, когда им наряд выпадет. Передали мне острое словцо одного моряка, Шишкова, кстати, и государь его приметил. Славное екатерининское царствование всех так усыпило, что казалось, никогда не кончится, — хорошо, не правда ли? Ростопчин с обер-полицмейстером ездил к присяге приводить графа Орлова-Чесменского. Во дворец сей не явился, сказался болен, так привезли ему, как положено, лист, чтобы подпись взять. Куда там! Восстал, яко Лазарь, хотел Ростопчина с Архаровым тащить в церковь — и не иначе самую людную бы выбрал, а там очи горе закатил, гляди — и в беспамятстве бы упал у алтаря. Насилу уговорили — принял присягу в спальне, на Библии, глаза закатив и голос сгнусавив. А Турчанинов? Но пойдемте, однако, — Плещеев вдруг уронил взгляд на часы — эмалевый сундучок с двумя амурами, поддерживающий циферблат, на низеньком столике зеленого мрамора. Новиков, оживившийся от услышанного, от выпитого кофе, тепла и довольства, заполнявших библиотеку, поднялся молодо, пружинисто, быстро пошел за хозяином. Наталья Федоровна появилась из противоположных дверей столовой минутой позже.

— Я начинала думать, что вы перешли на другой способ измерения часов.

— Прости, Наташа. Я вконец заговорил Николая Ивановича. Но право, это извинительно — ему дан редкий талант слушать.

Плещеев, улыбаясь, придвинул жене стул, наклонившись на миг к ее плечу, будто шепнуть что хотел на ухо; коснулся спинки стула, приготовленного для Новикова. Тот кивнул благодарно, сел, с наслаждением положив ладонь на прохладную скатерть.

— Сергей Иванович, так вы не договорили про Турчанинова. Смею ли спросить?

— Бог мой, стоила бы того история! Петр Иванович, управляющий конторой строений государыни, на руку был нечист, к тому же нагл сверх меры. Что он там построил для Екатерины Алексеевны, Бог ведает, но держался, словно второй вице-канцлер. Так вот, государь, встретивший на выходе, сказал только, чтобы никто более в столице его не видел. И представьте: Турчанинов исчез, как сатана его унес! Ни на одной заставе не видели, слуги не знают, куда уехал. Но деньги взял!

Мужчины рассмеялись; Плещеев кивнул дворецкому, поднесшему графин с мадерой. Наталья Федоровна покачала головой, зазвенев чуть слышно, серебристо, сережками:

— Право, история о пропавшем человеке невесела, кто бы он ни был. Павла Петровича не коснется обвинение, и все-таки… Легко сетовать и судить тем, кто видит все со стороны. Государь дал отставку Федору Сергеевичу Барятинскому;[3] не скажу, что он плохой человек, и тогда, в Ропше, был еще молод, но находиться при дворе после всего этого… Дочь, Катя Долгорукова, просила за него Нелидову, и та вчера вечером подошла с ней вместе к государю. Сказано было всего две фразы. «Ваше величество, эта женщина хочет просить вас за отца». — «У меня тоже был отец». Может быть, это сурово. Но после всего бесстыдства, ставшего обыкновением, после насмешек над верными мужьями и женами, открытых разговоров в свете о видах на наследство — знаете, это прекрасно!

— Бесспорно, Наталья Федоровна. Если бы еще можно было взрослых к совести приохотить, как детей к чтению или письму приохочивают — как хорошо бы было! Однако от взрослого розгой немногого добьешься. Я за Барятинского, впрочем, не вступаюсь, после тридцати четырех лет при дворе ему сельский покой только на пользу пойдет.

Мастер Коловион, улыбнувшись, перевел взгляд на буфет, где внимание его давно привлек клодионовский канделябр. На подставке-колонне черно-зеленого мрамора — бронзовая фавнесса возносила ветвистое деревце, плодами ветвей которого были гнездышки для свечей. Николай Иванович прищурился, представил себе, как вечерней порой разливается теплый свет по бронзовым цветам и листьям…

На следующий день ом уехал в Тихвинское. Два дня спустя после его отъезда Павел спросил об узнике девятого нумера и, узнав, что Николай Иванович поехал увидеть семью, покивал одобрительно:

— Фельдъегеря пошлете через три дня. Пусть успеет повидать своих, потом вернется. Я хочу его видеть.

* * *