— Суворовым Европа бредит, государь! Волонтер английский, полковник Генри Клинтон, сын генерала, несчастливо заморские колонии британской короны отстаивавшего, рассказывает — в Лондоне второй тост, после короля, за Суворова поднимают. Сам полковник., говорит открыто — воинскому искусству приехал учиться, едва не каждый шаг Александра Васильевича записывает. Газеты германские только одним именем и полны, а в Праге…

Он приметил холодеющий взгляд Павла и смешался.

— Что же, армия, из которой вы прибыли, главный удар наносит. Завтра — молебен в честь победы…

— На реке Треббии, государь.

— Победы на Треббии. Вам надлежит быть, тем паче что геройство вознаграждения требует. Впрочем, отныне вашего положения для того достаточно. Спешите же обрадовать Анну Петровну возвращением.

Склоняясь к жесткой, маленькой руке, Гагарин ощутил, что краснеет, и задержался в поклоне. В соседней комнате не было никого, только вздрагивали драпри — видно, от сквозняка.

…У Аннушки Гагарин застал двух дам, поглядевших на него с острым любопытством. Та, что помладше, прощалась; старшая, властная, высокая женщина лег пятидесяти, выждала несколько минут повисшего в гостиной молчания и спросила:

— Так что, князь, с победой?

— Полной, безусловной! Еще три месяца такой войны — и до Парижа рукой подать!

— А велики ли потери?

— Без того войны не бывает.

Женщина нахмурилась, и Лопухина, приметив замешательство Павла Гавриловича, всплеснула руками:

— О, князь, не говорите этого! Шарлотта Карловна част сыну страшную взбучку, по сравнению с которой то, что вы сделали с французами, покажется милой шуткой. Право, графу Христофору было бы легче самому идти в бой, чем держать ответ перед графиней Ливен!

Гагарин наклонил голову, развел руками:

— Потери велики. Князь Багратион хотел остановить войска, говоря Александру Васильевичу: нет сил наступать, в ротах по сорок человек осталось. Но Дивный вскинулся в седле, подскакал, на ухо — да так, что все вокруг слышали, говорит: а у Макдональда и по двадцати нет! Багратион вспыхнул, а фельдмаршал в голос: атакуй! Всему тому я свидетелем был.

— Пленных довольно, коли так. Назовите, князь. Быть может, кого из них, людей благородных, мы скоро сможем принять у себя?

— Взяли столь многих, что и счета нет. Одних генералов до десятка. Славнейшие — Жан Батист Руск, что в Тулоне славой себя покрыл вместе с Бонапартом, Жан Батист Оливье, герой битвы при Флерюсе, где самолично с воздушного шара разведку вел; Алексис Камбре, еще при Вальми честь снискавший.

— Никого не знаю. Они дворяне хотя бы? Не родовитые, очевидно.

— Все, кто славен родом, давно покинули Францию. Мы воюем с бунтовщиками.

— Но кто-то должен вести войска! Не мастеровые ведь или мужики разбили армии Австрии, Пруссии, Сардинии?

— Так должно быть, графиня.

Павел Гаврилович отвечал, улыбался, заставлял себя вслушиваться в слова графини Ливен и вытерпел почти два часа, покуда не собралась уходить Шарлотта Карловна.

Остро забилось сердце. Он облизнул пересохшие губы, опустился на колени у стула Аннушки, потянулся к ее руке.

— Так вы… — Она замялась, не зная, какой тон взять — невинно-оскорбленный, шутливый, гордо-непринужденный, — но уткнувшийся лицом в ее колени Гагарин молча, торопливо обнимал располневшие бедра, и, унимая дрожь в голосе, Анна спросила серьезно:

— Так вы не жалеете?

…На молебне в честь победы у реки Треббии майор Гагарин стоял среди людей, оглядывавших снисходительно-вежливого гонца, поймавшего свой счастливый случай — минутную милость государя. Он один знал, что отныне это — его место. Два дня спустя император возложил на его грудь командорский крест святого Иоанна Иерусалимского, а через две недели по приезде в Петербург князю Гагарину присвоен был чин полковника Преображенского полка, который доныне носили лишь самодержцы. Полка, на знамени которого ныне вышито было: «Анна, Благодать».

* * *

В начале июля, в Петергофе, Павел назначил аудиенцию получившей год назад дворянское звание Шелеховой и директорам компании, которая называться отныне будет Российско-Американской. В представленном на подпись акте Ростопчин, поразмыслив над названием, написал: «Под высочайшим его императорского величества покровительством…» Эти слова Павел зачеркнул, оставя лишь то, что сократится скоро до короткого, как треск расщепленного топором тополя, символа Русской Америки — РАК.

«Пользы и выгоды для империи от промыслов и торговли, проводимых верноподданными нашими по Северо-Восточному морю и в тамошнем крае Америки, обратили на себя наше внимание и уважение. Принимая в непосредственное покровительство наше составившуюся компанию, повелеваем ей именоваться…»

Привилегии на двадцать лет. Тысяча акций в дополнение к ранее выпущенным — их раскупят в Петербурге.

Павел вгляделся в бледное, словно воском облитое лицо Шелеховой, перевел взгляд на окладистую бороду Якова Мыльникова. Интересно, сколько они дали и кому, чтобы акт этот был подписан? Впрочем, есть вещи, которых удобнее не знать.