Пино замыкается, как невинность скромницы в бронированных трусиках.

— Профессиональная тайна, — говорит он.

— Что?! — взрываюсь я. — Месье приходит сюда плакаться в жилетку из-за того, что он не может найти своего компаньона-растяпу, да еще при этом выпендривается, воображая себя сверхсекретным агентом Х-27!

— Ничего не поделаешь, — упорствует Ископаемый. — Профессиональный секрет — это свято, Сан-А.

Я перестаю злиться. Он такой трогательный, мой друг Пинюсков, с глазками в форме запятых и крысиными усищами, так и не научившимися курить.

— Ладно, тогда тебе самому придется сесть на хвост кадру, за которым должен был следить Гектор. Понаблюдай за его поведением, может быть это что-то и даст. Встретимся вечером в твоей конторе. Например, часиков в шесть, годится?

— Идет.

— Послушай, я ведь привез тебе из Мексики сувенир.

Я протягиваю ему фабричную трубу, и он млеет от счастья.

— Спасибо, изумительная вещь, Сан-А. Всё-таки ты славный парень! А что это такое!

— Это трубка мира. Она поможет сохранить тебе усы.

— Настоящая! — восхищается Старый.

— Фирма гарантирует! К твоему сведению, на ней есть даже лейбл с адресом торгового дома в Чикаго.

— Она из племени ацетонов?

— Ацетонов?

— Ну да, там же есть племя, ацетонов?

— Наверное, ты хочешь сказать — ацтеков?

— Вот именно.

— Судя по всему оттуда.

Мы обмениваемся рукопожатием и расстаемся.

Когда силуэт Тщедушного скрывается из виду, я с недоумением смотрю на Фелиси.

— Тревожная новость, да? — шепчет Филиси.

— Да ну! Скорее забавная. Эти двое вообразили себя Пинкертонами.

— Как ты думаешь, что случилось с Гектором?

— Скорее всего тот тип, за которым он следил, отправился в путешествие, и сейчас находится, наверное, где-нибудь в районе Лиможа или Валенсена.

— Гектор — очень обязательный человек. Он предупредил бы месье Пино.

Я того же мнения. Мне это все не нравится. Между нами и замком Иф, у меня такое предчувствие, что этот кретин Тотор влип в какую-нибудь неприятную историю.

Из него такой же детектив, как из Жоржа Брассенса6 церковный служка. Но, чтобы как-то успокоить Фелиси, я напускаю на себя беззаботный вид. Мы подсаживаемся к столу, и я начинаю рассказывать ей о моем путешествии. Но по глазам я вижу, что в душе она затаила беспокойство.

Во второй половине дня я собираюсь проведать Биг Босса. Наша конференция длится два часа. Я делаю для него доклад о выполнении моей миссии; мы обсуждаем некоторые детали, после чего я захожу принять стаканчик Божоле к Матьясу. Берюрье взял в этот день отгул, и я жалею, что его нет, тем более, я прихватил с собой его сомбреро и рассчитывал, что он своим видом повеселит нашу легавку.

В шесть часов я подъезжаю к Елисейским полям. Бюро «Pinod'ere Agency» находится в верхней части этой славной авеню, и в верхней, самой верхней части здания. В действительности оказывается, что это переоборудованная комнатка горничной. Я нажимаю кнопку звонка. Он дринькает, и тут же за дверью раздается стрекотанье пишущей машинки.

— Входите! — тявкают за дверью.

Я поворачиваю ручку и оказываюсь в просторном помещении площадью метр сорок на два метра. Здесь хватает места для маленького стола с картотекой и двух стульев. За столом — восхитительная демуазель лет семидесяти четырех с количеством килограммов, превышающих количество лет. Она похожа на беззубого боксера. На ней сиреневая блузка, вмещающая добрый центнер молочных желез, очки в роговой оправе в стиле Марсель Очкар, шиньон фирмы Полины Картон, бархатный шарфик, кокетливо прикрывающий зоб и серная помада, положенная на четырнадцать тысяч шестьсот семьдесят две морщины ее приветливой мордашки.

Она продолжает шлепать на машинке, не обращая на меня внимания. У этой дамы дико занятый вид. Судя по ее дактилографическому рвению, можно подумать, что она печатает просьбу о помиловании типа, которому через тридцать секунд должны отсечь башку. Так как мой приход оставляет ее равнодушной, я покашливаю, но тщетно. Тогда я решительно приближаюсь к ней, что не требует особых усилий, учитывая то, что нас разделают не более двадцати сантиметров.

— Скажите, милашка, — шепчу я, — что вы посоветуете мне делать в такой ситуации. Может быть, подождать пока вас остановит приступ радикулита или вышвырнуть ваш «Андервуд» в окно?

Продолжая говорить, я знакомлюсь с ее работой и обнаруживаю, что она занята перепечатыванием телефонного справочника.

— Это ведь огромный труд, правда? — сочувствую я ей.

Дама с бубонами замирает от такого неожиданного обращения. Можно подумать, что она проглотила раскаленный утюг! По крайней мере, она не решится утверждать, что это был молодой угорь.

Кокетка награждает меня улыбкой, задорно обнажив десна светло-кофейного цвета, которыми ей вряд ли придется расколоть хотя бы один орех.

— Иссвините! — произносит она тоном потерявшей клапан шины.

Она наклоняется, чтобы поднять с пола свою сумищу7 и, кряхтя, водружает ее себе на колени.