— Пошло дело, — сказал Хамрелль, прочитав первую статью Иоакима о причудах шведских знаменитостей в шикарных ресторанах Оре, — ты пишешь о них как о ничтожествах. Тумас Бролин, Эрнст Бильгрени [121]как там их ещё. Правильно ты говоришь, эти прохвосты уверены, что всё можно купить за деньги. Это уже не хрен собачий — ты критикуешь общество!

Карстен прямо светился чуть ли не отцовской гордостью. Он тут же купил несколько экземпляров журнала и подарил знакомым. Но самое удивительное, что он осилил весьма и весьма туманную статью из академического журнала, и она ему очень понравилась. Они вели долгие ночные разговоры, отвлекаясь от главного плана — реализации наследства Виктора.

— Это ты правильно — насчёт подлинного и фальшивого. И точно, наше время — сплошной плагиат. Тела копируют, идеи воруют, музыку не сочиняют, а составляют, — сказал он, жуя свою неизменную антиникотиновую жвачку, — хотя знаешь, я не нашёл слово «гиполаз» ни в одном словаре. Но ты прав! Возьми хоть мою отрасль: ни одной девчонки с настоящей, не силиконовой, грудью уже не найдёшь. Ни у кого уже без виагры не стоит, талии тонкие — жир отсосали, губки пухлые — тоже накачали силиконом. Так она и выглядит, современность: сплошная подделка. Твой папаша опередил своё время.

Эти слова вызвали у Иоакима некоторое постмодернистское огорчение, главным образом потому, что он в своих текстах только и занимался компиляцией, не приводя источников и как бы притворяясь, что всё это он придумал сам… «Произведение искусства — такой же продукт производства, как и любой другой, но созданный кем-то, действующим по заданию той или иной организации. Ему предназначен статус кандидата на восторженный приём». Эти слова он просто-напросто перевёл с английского, обнаружив в Сети довольно заумный текст философа Артура Данто, сочинённый им по поводу порнографического полотна Джефа Куна, где автор изображён с Чиччолиной [122]. «Искусством можно назвать всё что угодно, если его примет мир, называющий себя миром искусства. Отрасль предлагает своего рода страховку, к которой аппелирует художник, выставляя новое произведение. Всё что угодно может стать произведением искусства, если к этому располагает ситуация или существует соответствующая теория». И наоборот, добавил он уже от себя, но в том же тяжеловесном, притворяющемся глубокомысленном стиле: «Ничто не является произведением искусства, пока не возникнет интерпретация, утверждающая его как таковое».

Чтобы выглядеть более начитанным, а главное, избежать риска быть схваченным за руку, он щедро снабдил курсивом и обширными ссылками такие понятия Фуко, как авторская функцияили эпистема, упомянул постгегельянскую феноменологию духа времении с помощью пары замысловатых метафор попытался доказать, что автор произведения «в эстетико-порнографическом дискурсе имеет лишь символическую ценность», а в искусстве вообще неприменимы категории подделки и подлинника. В следующей статье в тысячу с лишним знаков он забрался совсем уж в гибельные выси, сравнив фальсификацию искусства с beatsampting, плагиаторским тиражированием ритма в компьютерной попсе, но сумел при этом выдержать такую сверхнаучную витиеватость, что порядочный читатель, уверенный, что имеет дело с не менее порядочным писателем, всё это проглотил.

Вот такой я и есть, думал Иоаким, садясь на пассажирское сиденье прокатного джипа. Таким я был и таким останусь, горько усмехнулся он и бросил жадный взгляд на фотографию Лины в бикини, которую Карстен успел прилепить скотчем на панели. Вот, еду в город обделывать тёмные делишки… сын обманщика, сам обманщик… а почему бы мне и не быть обманщиком? Вся моя жизнь — сплошной обман, и вот, пожалуйста, логическое завершение: двусмысленные статейки и торговля фальшивками…