— Отставить. Ты разжалован. Навсегда. Я хотел обнять этого дылду, но почему-то не обнял… Ноги в коленях у меня как-то странно затряслись, завибрировали, и я сел на землю.

— Да банка там какая-то типа кастрюли валялась, ну, я ее случайно зацепил… А они, — Боб головой мотнул в сторону трупов, — сразу стрелять. Собаки. Мощно мы их приложили! — правой рукой он зажимал свое «раненое» ухо. Кровь текла у него по щеке и шее довольно сильно.

— А заорал чего?

— Чего, чего — от страха… По уху как звизданет — аж искры из глаз, и по ноге словно палкой шибануло. Я и решил, что серьезно попали… Пули вокруг — фр-р, фр-р… Не каждый же день по мне из автоматов стреляют. Дай какой-нибудь бинт ухо перевязать.

— Сейчас, подожди, — сказал Николай Иванович и вытащил из кармана индпакет. Потом оглядев Борькино раненое ухо, мрачновато заметил: — Я думаю, Борис, что тебе крепко повезло. Миллиметра три-четыре ближе, и башку эта пулька вполне могла разнести. Обычное дело — пули со смещающимся центром. Любое ранение выше колена и выше локтя — смертельно, а при касании уха — примерно, как у Бориса — голова разлетается. Такие сейчас пульки нехорошие делают. Маленькие, но вредные. Повезло тебе. Сейчас забинтуем, а завтра можно будет просто пластырем залепить и забыть.

— Ничего себе — забыть! — возмутился Борька. — Кровища так и хлещет…

Николай Иванович молча покачал головой, умело забинтовал Борькину рану, потом спросил:

— А с этими что делать будем? — он указал на убитых.

— Сволочи… — нехорошо ругнулся легкораненый Боб. — Что делать? Обоссать и заморозить, вот что с ними делать! Чуть не убили, гады.

Он отошел на несколько метров в сторону к кустам и стал блевать. То ли вид окровавленных тел, то ли собственная рана на него так подействовали — не знаю. В общем, зря завтракал. Только ветчину со сгущенкой испортил.

Однако дурной пример заразителен — я присмотревшись к трупам, тоже… не сдержался, в общем.

Николай Иванович в отличие от нас оставил содержимое своего желудка в неприкасаемости. Волевой человек, или закаленный.

Все трое убитых были явными азиатами. Невысокие, в мертво-лежачем виде они вообще казались подростками. Ну-ка, ну-ка… Уж не те ли это русскоязычные казахо-японцы, что с нашими боссами перед камерой на полигоне позировали? Очень даже может быть…

Коля с Борькой видеозаписи не видели и не знают даже ничего о кассетных таджико-японцах. Я особо-то и не распространялся. Так, пересказал им кое-что своими словами.

Хотя и в России, и в нашей армии ребят с такими узкоглазыми личиками — тьмы и тьмы. Помнится, еще поэт Александр Блок это подмечал. Впрочем, черт их разберет.

— Маленькие они какие-то, — отблевавшись, жалостливо сказал Боб. Ну вот, не прошло и пяти минут, а уже сострадаем.

— Жалей их, жалей… Теперь можно. Маленькие, да удаленькие. Уделали бы нас, и не чихнули, — я сплюнул в сторону трупов. — Коля, ты уверен, что их на гряде только трое было? Хотя… Будь их хоть на одного больше — мы бы с вами сейчас уже на седьмое небо вознеслись.

— Они-то маленькие, а вот за большой пень с…ть садятся, — резонно, но бестактно заметил Николай Иванович, хмуро глянув на почти двухметрового Бориса. — Сказано же было — тихо лежать. Ты бы еще граммофон завел. Чем ты там брякал?

Уж не знаю, почему Коля вспомнил именно граммофон. Хоть бы про патефон сказал, или магнитофон. Это он от расстроенных чувств, наверное, о граммофоне сказанул. Борька открыл было рот, чтобы достойно возразить, но я прервал дискуссию.

— Все, заткнулись. Отстрелялись, отблевались теперь… Значит так, мужики, этих придется раздеть, — я указал на трупы, — собрать их барахло в кучу…

— …и сжечь, — докончил за меня Борис.

— Нет, Боря. Собрать в кучу и поглубже заныкать. А самих оттащить от схорона куда нибудь подальше, и тоже закопать. Но так, чтобы ни одна собака не раскопала. И гильзы стреляные, их и наши, собрать, по возможности все, и припрятать. Мы с Колей займемся грязной работой, разденем этих, а ты, Боря, яму для них выкопаешь. Дело не очень приятное… но, сами понимаете — надо. Не оставлять же их здесь. И так уже мухи налетели! Возражения?.. В таком случае, приступим, помолясь.

Глава двадцать вторая

Из Центра, с Хорошевского шоссе, Логинов получил шифровку. Прочитал ее раз, еще раз. Передал для осмысления Власенкову, а сам стал прикидывать, сколько человек сможет подключить к этому новому делу. Получалось немного, то есть почти никого. Новую рабочую группу создать было невозможно чисто физически — свободных людей не было. Но начальство на такие пустяки внимания не обращает — хоть и яловая, а телись. Группа Логинова сориентирована — значит, должна работать. А как — дело командира. Но если проворонишь что-нибудь серьезное…

А как узнаешь, особенно вначале — серьезное, или не очень? Сейчас все серьезное. Для очистки совести отстучал в Москву Захарову с Бельковым слезно-жалостную просьбу об усилении группы, четко понимая, что на его просьбу в лучшем случае не обратят внимания, а в худшем — начальственно рыкнут.