– Так точно, ваше превосходительство, – козырнул Гжатский.

– Вольно. Теперь покажите-ка мне машинное отделение. Мне как человеку, далекому от техники, понадобятся ваши пояснения…

И пояснения, конечно, понадобились. Граф выдержал с четверть часа в кочегарке, похожей на ад во время бесовского аврала, осмотрел котлы и почему-то особенно заинтересовался конденсаторами пара. Что случится, если они выйдут из строя? Ах, нетрудно перейти на питание котлов забортной водой? И как долго можно идти в таком режиме? Сутки точно можно? Даже дольше? Благодарю, лейтенант…

Сама машина вызвала меньший интерес. А уж когда лейтенант начал петь дифирамбы зубчатому редуктору, на лице графа обозначилась вежливая скука.

– Сталь из Златоуста, – кричал Гжатский, с трудом перекрывая китовые вздохи машины и металлический гул. – Есть мнение, что она лучше золингеновской, и, по-моему, это мнение справедливо. Видите ли, зубья шестерен подвергаются значительной нагрузке, поэтому идущая на них сталь должна быть исключительного качества, маркой ПРЖ здесь не обойдешься…

– ПРЖ? – поднял бровь Лопухин.

– Паршивое ржавое железо. Технический жаргон. Так у нас называют низкокачественную сталь.

– Понятно… Но ведь в случае попадания в шестерни постороннего предмета зубья все-таки сломаются, не так ли?

– Разумеется. Впрочем, смотря какой предмет. Если скажем, рука какого-нибудь ротозея, то худо будет руке, а не зубьям. Для того и кожух поставлен. Бывали, знаете ли, случаи…

В свою каюту Лопухин вернулся озабоченным. Сам почистил платье, заодно стараясь навести порядок в собственных мыслях. Дестроу экскрикшнc, дестроу экскрикшнc… Может, все-таки имеется в виду пар? Он ведь выделение машины. Но Нил клянется, что не напутал… «Разрушить выделения», – так было сказано. Как можно разрушить пар? Не паропроводы какие-нибудь, не холодильники, а именно пар?

Да и о машине ли идет речь? Быть может, об артиллерии? Что есть выделение пушки? Коническая бомба?

Инстинкт подсказывал: истина где-то рядом. Но где?

При таком борделе на судне – где угодно! Сборный экипаж, беспечный капитан, морпехи Розена, от которых в кубрике немыслимая теснота, непредсказуемый наследник… теперь еще и лейтенант этот – новоявленный Архимед с горящими глазами и взрывоопасными увлечениями… И без всяких диверсантов можно ставить три к одному на то, что «Победослав» не придет благополучно в порт назначения!

А тут еще Розен, повстречавшийся на шкафуте, куда Лопухин поднялся выкурить папиросу, подпортил настроение:

– Совсем забыл спросить: быть может, вы и в норвежской кампании участвовали?

– В некотором роде.

– В каком же, если не секрет?

– Вешал интендантов.

– Почтенное занятие… – На обезображенном лице Розена правая бровь иронически поползла вверх. – Нет, в самом деле?

– Я был начальником Особой следственной комиссии по делам о злоупотреблениях, – сухо ответил граф. – Что, не нравится?

– Нет, отчего же, даже пикантно… И многих, позвольте полюбопытствовать, вы отправили на эшафот?

– Больше, чем хотелось бы. Зато воров в России стало чуть-чуть меньше. Вы в действующей этого не почувствовали?

– М-м… – Розен призадумался. – В конце кампании, пожалуй, да. Не знал, что обязан этим вам.

– Лучше я, чем кто-либо другой, – ответил Лопухин. – Знаете почему? Потому что я богат. Мне нет надобности ни воровать, ни прикрывать воров. Лопухины служат из чести.

– Хороша честь, однако!

– Браво, полковник. Вы еще забыли назвать преступлением казнь воров в военное время на театре военных действий. Только это отличает ваши речи от идеалистической болтовни какого-нибудь румяного прапорщика. Не совестно?

– Должен сознаться, не очень.

– Ну и не стану я вас разубеждать. – Лопухин раздраженно швырнул окурок в волны. – Некогда мне, знаете ли. Данциг на носу.

***

Воровским манером пробравшись на бак, Нил вытащил то, что скрывал под курткой. Оглянулся – и как бы случайно уронил предмет за борт. Услышал плеск, не услышал окрика, после которого пришлось бы давать объяснения, и, перегнувшись через фальшборт, принялся следить за почтовой бутылкой.

Поначалу ее кинуло в сторону волной от форштевня, затем чуть было не затянуло под лопасти колеса – но нет, увернулась, родная! Увернулась и поплыла себе по морю, унося послание:

«Здравствуйте, любезная моя Катерина Матвеевна!

Во первых строках письма сообщаю, что я жив здоров чего и вам желаю. Долго не писал к вам потому как недосуг. По все дни я в работе да учебе. Капитан Басаргин брал меня в рубку и давал подержать штурвал. А еще велел офицерам со мною заниматься, так что голова моя того и гляди лопнет.