— Девка-оборотень, — объяснил Мелвин. — Вышла из болота, стала приставать к нам с братом с глупыми речами. Очень красивая девка была, как ангел, только не небесная, а земная. Мы сначала подумали, что это кикимора, решили вдуть, все равно, типа, помирать, прорваться-то мы не чаяли, ежу ясно, что заслон Роберт выставил непреодолимый. Ну, и вдули по разу. Девка не сопротивлялась, но потом стала говорить глупости и дерзости, и еще она оказалась неуязвима и нечувствительна. И одежда у нее была не настоящая, а такая, как сейчас на мне.

— Оборотень? — заинтересовалась Бонни. — Она вас с Робином заразила? Стало быть, оборотничество передается половым путем?

— Не дай бог, — ответил Мелвин и поежился. — Это ж какой пиздец настанет, если каждая блядь…

— Ты на кого это намекаешь? — спросила Бонни.

— А почему пиздец? — спросил Бенедикт.

— Эта девка по ходу на ладони отрастила челюсти с зубами, — ответил Мелвин Бенедикту. — Раскрыла ладонь, отрастила и клацнула, а потом рассосала. И сказала, что умеет такое в любом месте отращивать.

— Ух ты ни хуя себе прости господи, — выдохнул Бенедикт и перекрестился.

Бонни рассмеялась.

— Тоже хочу так уметь, — сказала она. — А прикольно будет, если ты меня заразил этим делом. Какие там были первые признаки?

— Паховый зуд, — ответил Мелвин. — Как при триппере, но другой. Потом проходит, но начинают проявляться новые свойства. Начинаешь видеть ночью, ловкий становишься неимоверно…

— А куда потом делась эта девка? — спросил Бенедикт.

Мелвин помолчал, затем сказал:

— Там хуйня вышла. Как мы с братом ее закончили пользовать, она словно ебанулась, начала какую-то херню нести, дескать, рабство — это плохо, и она, дескать, может вывести нас с болота незаметно для воинов Роберта, но так делать не будет, потому что рабство — это плохо… А потом стала просить, чтобы мы ее сильнее бранили, потому что ей это типа нравится. Ну, мы ее бранили-бранили, потом стали пиздить руками-ногами, потом мечами рубить. А ей похуй, она же оборотень, ей ногу отрубишь, а она обратно прирастает. В конце концов, сожгли эллинским огнем на хуй.

— И как, сработало? — заинтересовался Бенедикт.

— Непонятно, — пожал плечами Мелвин. — Девка исчезла, но сгорела или съебалась — хуй разберешь. Там так полыхнуло, что хер чего разглядишь. Мне показалось, она превратилась в летающую хуйню и улетела на хуй, как я с костра.

— Понятно, — сказал Бенедикт.

Неожиданно встал, подошел к Мелвину и Бонни, и уселся на бревно между ними. Повернулся к Бонни и сказал:

— Я бы на твоем месте, ведьма, бежал бы отсюда, куда глаза глядят с такой скоростью, словно за тобой черти гонятся.

— Почему? — удивилась Бонни.

— А вы там в келье разве не еблись? — удивился Бенедикт.

— Еблись, конечно, — ответила Бонни. — А что?

— Ты, возможно, заразилась от его высочества, — объяснил Бенедикт. — Ты теперь, возможно, тоже оборотень.

— Возможно, — кивнула Бонни. — И что теперь?

— Как что? Ты ему теперь опасна! Он тебя убьет при первом удобном случае!

Мелвин и Бонни одновременно рассмеялись, не сговариваясь.

— Долбоеб ты, Бенедикт, — сказал Мелвин. — Сразу видно долбоебского простолюдина, не имеющего понятия о дворянской чести. Бонни, не бойся, тебе от меня ничего не грозит.

— Я и не боюсь, — сказала Бонни. — Ты у меня не первый рыцарь, если посчитать всех, кто меня по сеновалам валяли — никаких пальцев не хватит. Короче, вашу дворянскую породу я знаю очень хорошо. Если ты кому чего должен — ты такому человеку никакого зла не причинишь, а если и причинишь, то потом покаешься и будешь молиться усердно за упокой невинно убиенной души. Так что я ничуть тебя не боюсь. Понял, Бенедикт? Вали на хуй с нашего бревна.

— Не «понял, Бенедикт», а «святой отец», — поправил Бенедикт девку. — И не «вали на хуй», а «позвольте нижайше попросить…»

— Вали на хуй! — перебил его Мелвин и гнусно заржал.

Мелвин свалил с бревна.

— В Истборне была похожая история, мне мама рассказывала, — сказала Бонни. — Вышел из леса прелестный юноша с обручем на башке, и торчал из того обруча драгоценный камень огромной величины. И был тот юноша одет в невиданные одежды, и не было на его теле ни следа никакой немощи. Только ебанут он был на всю голову, притом не в переносном смысле, а в самом прямом. Ходил по деревне, выспрашивал всякую херню, а когда его о чем-то спрашивали — отвечал невпопад, как безумец. Парни его сначала боялись, а потом поняли, что безобидный, перестали бояться и отпиздили дрынами из забора. Только ему было похуй, точь-в-точь, как ты, Мелвин, рассказывал…

— Не «ты, Мелвин», а «ваше высочество», — перебил Мелвин ведьму.

— Иди на хуй, Мелвин! — отозвалась ведьма. — А будешь пиздеть не по делу — будешь потом сам себя расколдовывать.

— Продолжай, — сказал Мелвин.

— Что значит «продолжай»? — не понял Бенедикт. — Ваше высочество прощает это оскорбление?

— Конечно, прощаю, — кивнул Мелвин. — Она же обосновала, что имеет право меня оскорблять. Только, Бонни, лучше не злоупотребляй. А то, не дай бог, выйду из себя и сначала отмудохаю тебя до смерти, а потом уже задумаюсь о последствиях.