— Бу Буль Бу Бу-Бу-Бу — ну что сказал, сам-то понял? Но был один случай, который раз и навсегда изменил мою эту малоумную привычку. Дело было в Пенькове, там я оказался случайно, проездом, машина моя закапризничала, и совсем отказалась двигаться самостоятельно, и если авторемонтную мастерскую я нашел без труда, ибо у трассы их превеликое множество, то с местом пристанища моего пришлось повозиться. Когда я спрашивал пеньковчан про гостиницу или автокемпинг в ответ видел как те, словно признав во мне сумасшедшего, менялись в лице и отворачивались, удивленный такой необычной реакцией я пытался найти гостиницу самостоятельно. Бродил по центру, где было все и магазины, и парковки, и жилые дома, и школы, и кинотеатры не было только гостиниц, возникало ощущение, что мне довелось открыть город, где гостиниц нет ну совершенно ни одной.

С этими мыслями я брел по узким кривым улочкам Пенькова, как вдруг на перекрестке я заметил представительного мужчину в яркой государственной униформе. На голове высокий кожаный цилиндр, на плечах кримпленовый плащ с богатым лисьим воротником, ниже широко-расклешенные брюки с оранжевыми лампасами, в руке высокая трость-посох с костяной балабошкой на конце — ага подумал я, Пеньковский городовой, вот он-то мне и нужен и ничего не подозревая, направился к человеку в цилиндре и с тростью. Чем ближе я подходил к Пеньковскому городовому, тем больше деталей я мог рассмотреть, и когда мы поравнялись, и я без труда мог рассмотреть его лицо. Под струящимися черными, как смоль кудрями, я отчетливо увидел его крупные округлые черты прорезиненного лица с насыщенными краской бровями и нарисованными морщинами. А, ёкнуло от неожиданности сердце — резиновый человек! Он внимательно смотрел мне в глаза…

Помявшись из вежливости, я задал ему свой вопрос: Иззззвините, — от волнения заикаясь, сказал я — милейший городовой, а где у вас тут в Пенькове, есть гостиница желательно недорогая, видите ли, я тут у вас проездом, а мафынка моя поломалась и в ремонте, вот ищу пристанище.

Резиновый городовой, лупя большие резиновые тускло-прорисованные глаза — пошевелил правой бровью и забулькал: Буль Бу Бу буль бу бу буль буль бу бу бэ бэ бэ бу бу бу — и как скажите его понимать? Губы резинового городового задрыгались превращая его речь в нечленораздельное буль-буль непоймичего фырканье, и тут черт меня дернул улыбнуться, да не просто, а как говорится во все воронье горло… Ржачный приступ вырвался спазмами гомерического смеха, прорвало твою налево…

Далее помню фрагментарно, резкая тупая боль в области пятого шейного позвонка парализовала меня, и мой неуместный смех, и мою глупейшую улыбку. И поток мыслей завихлял как пьяный, и ноги от боли стали ватными и непослушными. Волной накатил второй приступ боли, болезненный жалящий отзвук. Сознание меня предательски покинуло, подкошенный я пал ниц, вероятно представитель закона принял мой неуместный смех за личное оскорбление и ударил меня тростью посохом с внушительным костяным набалдашником по пятому шейному позвонку. Резиновый человек уебашил биологически чистого человека — событие немыслимое для нижегородчины здесь же в Пенькове видать немного другие региональные законы…

Очнулся я аж через несколько лет. Удар костяным набалдашником практически уничтожил ваш пятый позвонок, который, как сухарь, рассыпался в прах и посему был заменен резиновым — слушал я рассказ доктора Алисфера Моисеевича Купитмана — и нам естественно пришлось прибегнуть к… В волнении я попытался открыть рот и спросить его доктора Алисфера Моисеевича выспросить и к чему же они прибегли уж не к процедуре ли орезиневания? Губы мои, как впрочем, и рот, и лицо были какими-то неестественно сухими и распухшими, вместо собственного голоса я услышал, странное: Буль Бу Бу Бу Бу буль — резиновые губы завибрировали, запрыгали, задрыгались превращая речь мою в бессмысленное нечленораздельное бу-бу-булькание. Оторопев, я нервно засмеялся, а из моих глаз градом покатились слезы, о господи они сделали меня резиновым!