выжженных дочерна как Библия адской топкой.

Крики войны свернулись тугой спиралью в сонной

иконе индейской души — каменно-оперенной

белой сове, и рельсы стрелою ровной

уносятся в горы, где нет ирокезов в помине.

Весна пронзает рану и лес, ручеек несется

с березового настила, раскалываясь на солнца

бус и зеркал — обещанья, торжественно данные и не

исполненные, Республику сделали тем, что ныне.

Вершина нашей упёртости — дуб, в преддверьи весны

пустивший мощные корни и заверяющий шумно,

что Бог милосерд, но меч Его разит не на шутку;

гарпун Его — белая пика церкви; кольца в стволе

березы — Его сознанье, блуждающее по земле;

гнев Его — чаны, в которых плавили зверя над топкой,

когда черные клиппера приносили (закреплены

ванты вокруг салингов) наших детей с Востока.

Американская Муза

Не красотка с рекламы — женщина,

тетка некая сухопарая,

чуть костлявого телосложения,

вся в веснушках, еще не старая,

чей мужчина разбился на сталепрокатном,

чья дочь грызет грубые зерна в какой-то коммуне в Аризоне,

чей сын — сухой кукурузный венок

на дверях;

Муза переселенцев,

Уолкера Эванса[1] Муза,

подбоченясь в дверях,

на порог не захочет пустить

и в полицию Штата

немедленно станет звонить;

но она, словно нить,

так тонка от рожденья, так напряжено,

озабочено, обожжено

ветром впалое личико; то, как

она кривит рот свой, который тоньше

прутьев изгороди тощей

и бесшумен как рак.

Мне так жаль ее. Мне бы

она, вероятно, как раз.

Фантазер пополуденных трасс —

поспешающий следом мечтатель —

сквозь прозрачный его силуэт городки и луга

постепенно сменяют друг друга —

по-прежнему верит

в ангелочков бескрылых,

как тот, кто стоит на краю

пролетающей мимо него автострады, надеясь,

что поймает попутку в приливной волне

безразличного транспорта.

Уэльс

Неду Томасу

Щиплющая хребты Сноудона белая пена

будет тучнеть руном и тронется постепенно

вниз на зимовку, мимо аллитерации склонов,

через цезуру, открытую для Легионов,

минуя зевы часовен, покуда в зеленогорлом

Уэльсе безмолвие белое шествует по долинам.

Шелест холодного дрока, ржавчина глуток, горы

тяжкие, как согласные; гласных размокшая глина

пела зарытые мелко перевязь, шлем, секиру

ранее шин свистящих. Геральдику карка

Плантагенет, раскормленный ворон, раскинул

над стенами культа лошади. Ненависть камня

покрытых копотью хижин к индустриальным каминам;

рот наполняется речью как хлебом единым,

белые овцы в темень подворий втекают.

Стихи

Опубликовано в журнале: «Иностранная литература» 1997, № 12

Перевод с английского В.Минушина

Творческий путь Дерека Уолкотта (род. в 1930 г.), поэта с мировым именем, длится почти полвека. Он автор множества поэтических сборников, первый из которых, «25 стихотворений», вышел в 1948 году, а последний по времени — «Щедрый дар» — в октябре этого года), а также около трех десятков пьес, ставившихся в разных странах.

Уолкотт — уроженец Вест-Индии. Его детство и юность прошли в Кастри, на острове Сент-Люсия, в 1953 году он переехал в Тринидад, с середины 70-х много времени проводил в США, преподавая в Колумбийском, Йейльском, Гарвардском и других университетах, а затем окончательно переселился в Америку.

Глубокая укорененность в мире природы, культуры, истории своей родины и открытость всей мировой культуре — эти качества поэзии Уолкотта проявились уже в первых его произведениях. Ему также в высшей степени свойственно характерное для человека XX века ощущение конфликтности, разделенности мира, чему способствовали и жизненные обстоятельства поэта. Юные годы Уолкотта пришлись на тот период, когда острова Карибского бассейна еще были частью Британской империи. Будущий поэт, по отцу англичанин, по материнской линии потомок черных рабов, рос в протестантской семье, а те, кто его окружал, в подавляющем большинстве были католиками. Название одной из частей его автобиографического «романа в стихах» («Другая жизнь», 1973) — «Раздвоенный ребенок» — говорит само за себя.

Диапазон тем и настроений в творчестве Уолкотта огромен, мир дан не только в противоречиях, но и в единстве. Сияющая красота природы родных островов одушевлена жаром непосредственного чувства и образами, столь же непосредственно возникающими в культурной памяти. Один из самых мощных источников воображения для Уолкотта — гомеровский эпос. Так, в книге-поэме «Омерос» (1990) живая действительность и история Вест-Индии — одновременно и преломление мифологического мира Древней Греции; рыбаки, лесорубы, помещики, солдаты, проститутки носят имена героев Гомера.