Между тем ошалелое безмолвие уже сменилось общей развязностью пополам с умелым негодованием; люди кидали на стойку почти обесцененные доллары и утешались бельгийским пивом. Помню только, что было горячо в висках и хотелось встать поближе к Юни. Между нами наступило похолодание, когда я сорвался и взял в руки книгу, а она застала меня за чтением, не просто за сканированием текста ради информации. В нескольких милях к северу от нас убивали людей, и я хотел, чтобы нас с любимой ничто не разделяло — уж явно не двухтомник «Войны и мира».

Ной начал сливать сразу, но его подруга Эми Гринберг уже была в эфире. Она задрала блузку и продемонстрировала крохотную полоску жира над идеальными ногами в идеальных джинсах — свой так называемый живот, —хлопнула по нему и произнесла заглавную фразу: «Эй, подруга, завелся животик?»

— В Центральном парке эпоха Рубенштейна, — вещал Ной. — В Америке эпоха Сокращения Ущерба, все даром, тотальная распродажа, «безумные цены», а Р-штейн не успокоится, пока из города не выдворят всех черномазых и латиносов. Он сыплет на наших матушек бомбы, cabr'ons,как Хрисси Колумб — микробов на краснокожих. Сначала стрельба, потом задержание. До конца недели половина нью-йоркских мамочек и папочек окажутся в охраняемой фильтрационной зоне в Ютике. Будьте осторожны, не подносите эппэрэты к Кредитным столбам… — Он сделал паузу — глянуть на входящий поток сырых данных. Обратил к нам усталое, профессионально подвижное лицо, не понимая еще, какую эмоцию изобразить, но не в силах сдержать нутряное возбуждение. — Восемнадцать погибших, — сказал он, будто сам удивился. — Убиты восемнадцать человек.

И я задумался: а вдруг Ной втайне доволен, что все так обернулось? А вдруг мы все довольны? Вдруг кровопролитие спрессовало наш общий страх в некую мгновенную ясность, ясность бытия последних времен, в радость исторической значимости по ассоциации? Я уже воображал, как взволнованно рассказываю кому-нибудь — мол, видел этого мертвого Азиза в Центральном парке, мол, мы даже обменялись улыбками или уличным «как дела?». Пойми правильно, меня тоже терзал ужас, но я размышлял, к примеру, о том, чтоэто за «охраняемые фильтрационные зоны», про которые долдонит Ной. Там взаправду людям стреляют в затылок без суда и следствия? Я однажды напомнил Ною, что когда-то у «Нью-Йорк Таймс — Стиля жизни» были настоящие корреспонденты, они бы съездили и проверили, но он только глянул на меня — мол, старичок, даже не начинай, — и дальше сыплет в линзу испанским сленгом. Но с другой стороны, Нетти Файн преданносмотрит его канал, так что, может, я чего-то не понимаю. Может, в наше время и не бывает ничего лучше Ноя.

— Восемнадцать убитых! — закричала Эми Гринберг. Она положила руку на свой псевдоживот, над узенькой талией и под довольно серьезной мускулатурой, словно упрекая Рубенштейна и его администрацию, но кроме того, в результате ее маневра левая грудь — которая, согласно опросам по случайной выборке, была объявлена лучшей, — вывалилась из декольте и заполнила кадр по центру. — Большое восстание в Центральном парке, Национальная гвардия стреляет в кого попало, сносит хижины, и я так рада, что мой мужчина Ной Уайнберг сейчас рядом, потому что все это стало невыносимо.Ну, типа, алло, пните меня, если я снова побегу перекусывать. Ной, я так счастлива, что ты есть в моей жизни в этот ужасный момент, и я знаю, что я не идеал, но — ладно, сейчас будет клише, готовьтесь, — но ты для меня важнее всего этого мира, потому что ты такой добрый, и чувствительный, и сексуальный, и ты такоймедийный, и… — голос ее уже подрагивал, и она изо все сил моргала, стараясь поторопить слезы, — … я не понимаю, как ты можешь встречаться с такой жирной уродиной.

Грейс и Вишну припали друг к другу, точно два обломка древней руины, а в воздухе мерцали новые данные о жертвах, и число их росло. Я вспомнил Пункт № 4, Заботиться о друзьях: опять выходило так, что это мои друзья заботятся обо мне.Заметив, как я стою в одиночестве подле Юнис, которая увлеклась «ПОПЫшностью» (может, смертоубийство так ее потрясло, что она не может прекратить покупки?), друзья обняли меня, притянули поближе, и я почувствовал тепло их рук и утешительно пивное дыхание.

Ной и Эми во всю глотку сливали в нескольких футах друг от друга, перекрикивая рев в баре.

— Рубенштейн дает Ли кое-что понять, — говорил Ной. — Пусть мы больше не сверхдержава, пусть мы задолжали вам шестьдесят пять триллионов в юанях, но если взбрыкнут чернокожие, мы не побоимся ввести войска, так что смотрите у нас, только попробуйте обналичить фишки — мы под ваши желтые жопы ядерную бомбу, блядь, подсунем. Не тормозим с кредитами, chinos [58]. Эми Гринберг: