Дети нашли верный путь друг к другу и сговорились. Вернее, не так. Вдобавок к переписке на грани фола ОН приобрёл привычку ложиться на подоконник девятого этажа и целиться в уличное кафе из прецизионной оптики. Говоря попроще — отличного армейского бинокля, каким в стране Стекольнии вооружают продвинутых десантников. Сам то ли не думал, что на него тоже будут любоваться — снизу, сверху и со всех сторон, — то ли твёрдо на это рассчитывал. Молва приписывает тайным совершителям судьбы непомерные возможности.

Только этот новоявленный Киану Ривз не учёл одного. Разумеется, ОН всем хакерам хакер — из таких, кто, по словам Трюга, может залезть в мошонку самому Папе Римскому и понудить Патриарха Стекольнского усесться на яйца. Но когда ОН затеял провокационную болтовню с Искоркой, даже не зная точно, придуривается она или нет. (А ведь было очень похоже. Вся Сеть и тем более всё Луркоморье полны вопросов типа «Как стать настоящим вампиром или классным колдуном» и платных приглашений к соответствующему действу. Наше официальное, между прочим, вполне «косит» под такие, отличие лишь в том, что мы не просим денег вперёд и не отвечаем на все вопли души подряд.) Когда Синди ответила ему — не скажу, чтобы всерьёз, она любит поиздеваться и повыламываться над простыми смертными, — но и без шутливого вранья. Тогда он взломал защиту как два пальца и вычислил наше физическое местообитание по скрину.

Ничего страшного: подобные адреса и создаются как прикрытие. Даже как своего рода реклама. Мы туда, можно сказать, только наведываемся — ночуем вдвоём, поодиночке или с клиентом. Играем с канокапчами, то есть с опознавательными значками в виде иероглифов, и игровым движком — вакабой. Живём и общаемся с себе подобными мы — фигурально, разумеется — посреди таких дремучих лесов, что легко скрывают один-единственный упавший лист. А убежища у нас в точках, по поводу которых никому из людей в голову не придёт, что они пригодны для существования. И это при том, что скрываться нам необходимо не более чем Министерству Государственной Опасности, чьё изящное голубовато-белое здание в стиле ампир и другое — десятиэтажный гранитный утюг с элитными магазинами в цокольном этаже — украшают собой лучший проспект столицы.

Разумеется, пока. Лишь дурно воспитанная лиса поселяется в норе с одним-единственным выходом. И даже двумя.

По всему по этому Трюг засёк подозрительно регулярные блики, поймал в свой собственный объектив человека, который лорнировал его милых сестрёнок, — а далее уж была пара пустяков.

Этельвульф — очень красивый малый, несмотря на слегка покрасневшие глаза типичного завсегдатая борделей… тьфу, борд. В самом деле есть нечто от Киану — восточное и с налётом сугубого аристократизма. Заурядные имя и фамилия, а также отчество. Особенно отчество — будто родителя хотят скрыть или намеренно выставить напоказ его отсутствие. В армии побывал, возможно, перенёс её как травму, но ничем особенным себя не проявил. Родные в других городах, в Стекольне проживает в качестве лица весьма неопределённых занятий.

Кажется, его собственная аномия, то есть резкое неприятие окружающей действительности без попытки хоть в чём-либо её оправдать, — своего рода горькое лекарство от безделья. И вытекающая отсюда тяга ко всему самоубийственному тоже. Ибо для суицида теперь необходима некоторая праздность, чтобы вспомнилась и оформилась в сознании традиция, к которой можно присоединиться. Необходимое условие для этого — потребление культуры.

Причём совершенно особенной.

Это раньше тебе всё подсказывало общество: культура сати, культура сеппуку, культура ухода старцев и тех, кто запятнал себя позором. Следующий этап воздействия, отчасти совпадающий с первым, традиционным, — фиксированные письменные тексты: жития отцов церкви и с их страстным желанием попасться на зуб цирковому льву или на рога быку, Роланд, протягивающий небесам перчатку вместо того, чтобы взмолиться Богу об исцелении, «Вертер», детективы и чувствительная дамская стряпня. По нисходящей линии.

Ибо, я так полагаю, для настоящего суицида необходимо не следование шаблону, но истинно творческий порыв. Самоубийца должен быть честолюбив, как художник. Обоими руководит в лучшем случае стремление высказаться, вывернуться всему без остатка, в худшем — жажда успеха.

Что с того, что успех этот — посмертный? Другого почти что и не бывает.

Вульгарное обывательское мнение, что художник кончает с собой потому, что исчерпался, имеет под собой мощную основу. Самоубийство — последнее произведение, которое всегда в запасе, и отличная, можно сказать, адекватная замена творческого акта: если некто распоряжается жизнью и смертью своих героев внутри текста, отчего ему не продлить это сладостное ощущение вовне?

(Кажется, нам следует ликовать, что среди писателей и художников не так много маньяков. Маркиз де Сад лишь облизывался на свои мечтания. «Колесница Ада» Акутагавы со жестоким и жестоко наказанным персонажем — то, что про живописца сочинено и не более.)