Хьярвард как раз возился с образцом физиологического раствора, который они готовили для очередной грудничковой кюветы. Уже не опыт, но пока и не отлаженный процесс. В дальнейшем планировалось бережно отделять мужские зародыши от их отцов и помещать в запечатанный сосуд: дополнительная мера предосторожности. Дирга с двухмесячным пивным брюшком не совсем легко представить себе на фронте, в разведке и постели новой Мата Хари.

— Отец, мне нужен ваш новый агрегат, готовый к действиям, — я без лишних слов подняла перед собой принесенное.

Он понял. Нам лишних слов не требуется.

— Твоя клиентка оказалась беременной? Это слишком рискованный эксперимент, знаешь.

— Лучше скажи, что все номера в гостинице заняты.

— Не людьми и хорошо подрощенными.

— Считай, что это мой ребёнок. На риск — иду. Базовая среда ведь все время одинаковая? Различаются только питательные и витаминные добавки? Так чего ж ты…

В общем, отец вырвал у меня из рук пробирку, отхлопал по щекам для большей вменяемости и отправил вниз: наряжаться, вызывать спецслужбу и убирать кабинет.

Никому ничего не объясняя, по счастью.

Наш гомункулус, наше дитя in vitro выжило. Мальчик рос куда медленнее дирга, примерно так, как человеческое дитя вызревает в матке, но был по виду вполне нормальным. Когда ему исполнилось девять лунных месяцев, мы устроили найдёныша в хороший приют, оснащённый всем необходимым для воспитания сирот. Широко известный под кодовым названием «Дом Сидра». Дети оттуда расходились быстро и попадали в хорошие руки.

Дальнейшую судьбу малыша мы выяснять поостереглись — ни к чему ломать человечку жизнь.

17. Синдри

Я погрузила паренька на сиденье позади себя, выдала запасной шлем с полупрозрачным забралом и наказала крепче хвататься не за меня, а за петлю, что между сиденьями. Всё из-за того, что на ровном шоссе того и гляди заметут пативенные инспекторы, а в заповедном лесу подкидывает вверх и выворачивает похлеще той «трясци», которая матерь всем лесным и болотным жителям. В тёплое время и при наличии отсутствия обширного морозильника стоит позаботиться о сохранности пищи. Так заковыристо выразился некий мой приятель — куриный заводчик и главный поставщик пеммикана ко двору их императорских высочеств. Едун был немилосердный — ни одной грудки белого мяса, ни окорочка, ни филейчика не пропускал. Особенно что касалось женского пола. Кроме одной меня. Меня он побаивался на одной чистой интуиции. И не зря — мы оба как-то быстро разошлись во мнениях и пошли каждый своим путём. Он — с подбитым глазом и аккуратно пересчитанными рёбрами, я — с нехилой моральной травмой. Пикаперы, то есть профессиональные ловеласы, не имеют права так много заморачиваться по поводу фамильного бизнеса, как он. Особенно если дико хороши собой и обладают подавленным ВИЧ-синдромом.

Ну, как говорится, тебе же хуже, мэн.

— Куда мы едем? — Стан прервал мои умственные рассуждения, воткнув реплику меж двух объёмистых сосновых корневищ.

— На мой хутор. Язык побереги. Задницу тоже не помешает.

— Вы там с сестрой живёте? С Руной?

— Она не сестра, а мама.

Что он хотел ответить, осталось за семью печатями, потому что здесь началось полное бездорожье. Еле заметная тропка виляла как уж, огибая толстенные вековые стволы в чешуях размером с мою ладонь. Всамделишные ужики тут тоже водились — один вроде как с самой настоящей короной и толщиной в моё запястье. Я ему привозила кумыс во фляге — пресное молоко все равно бы свернулось по дороге. Иногда мы шутили, что я его нареченная, та самая царица Ель, но до серьёзного дела не доходило.

Колесо «Ямахи» разбрызгивало перед собой стоячую воду из луж, кукушкин лён и клочья бледных мухоморов. Наконец, мы вырвались куда было надо.

Идиллическая избушка из брёвен, срубленная «в лапу», состояла из сеней и односветной каморки, узкой и длинной. Брёвна не окорены ни снаружи, ни внутри. Никаких ковров и постилок, помимо тряпочных. Вместо нормального очага — дровяной камин из дикого камня, с трубой вдоль одной из внешних стенок, из посуды — набор кружечек «Экспедиция» и две глазурованных миски с ложками, из мебели — широкий ортопедический матрас, сидячая подушка из ивовых прутьев и беспроводной ноут.

— Ты что — хикки? — спросил Станислав, меланхолично озирая мрачное великолепие.

— А…э… кто он такой?

— Перс японской имиджборды. Человек, который избегает социальной жизни и стремится к изоляции. Отшельник и мизантроп.

— Ну. Ты ведь сам просёк, что одиночество и суицид — близнецы-братья.

— То есть эта хата специально для таких, как я?

— Не тупи. Обычно нас зовут к себе, и мы приходим.

Я бы рассердилась ещё почище, но косили под простачков мы оба. Я не хуже Стана знала жаргон Луркоморья, он должен был с ходу понять, что приведен не на простое съедение.

Поэтому я усадила моего кавалера на двуспальный печворк, взяла за обе руки и сказала:

— Лицом к лицу, коленом к колену. Смерть у тебя давно в кумовьях ходит, жизнь не так страшна, как малюют. А я сейчас — только девушка рядом со своим милым.

Раздевались мы спешно и из положения лёжа. И ухитрились так и не разомкнуть губ.