Отпуск, однако, закончился, и нужно было возвращаться к делам. Был вторник первой недели января. Я сидел в кабинете Айры Ли Соркина, главного внешнего аудитора моей «Стрэттон-Окмонт», почтенного юриста с копной седых волос на голове. Как все известные успешные адвокаты, он работал и на «плохих парней», и на «хороших», в зависимости от того, кого об этом спросить. Дело в том, что когда-то Айк был начальником отдела Нью-Йоркского регионального офиса независимого федерального агентства-регулятора — Комиссии по ценным бумагам и биржам.

Откинувшись на спинку великолепного черного кожаного трона, он воздел руки ладонями кверху и произнес:

— Ты должен прыгать от радости, Джордан! Два года назад Комиссия возбудила против тебя иск на двадцать два миллиона баксов и попыталась прикрыть твою лавочку. Теперь они готовы уладить дело, хотят всего три миллиона баксов и готовы лишь слегка пожурить твою фирму. Что это, если не полная победа?

Я учтиво улыбнулся моему хвастуну-адвокату, хотя в глубине души меня раздирали противоречивые чувства. Нелегко было осмыслить такую новость в первый рабочий день после рождественских каникул. Почему это я должен радоваться уступке Комиссии, если та не нашла против меня ни одной явной улики? Комиссия подала иск больше двух лет назад, обвиняя меня в манипуляциях на фондовой бирже и агрессивной тактике продаж под давлением. Но в поддержку выдвинутым обвинениям они нашли совсем мало доказательств, особенно в том, что касалось манипуляций, то есть более серьезного из двух предъявленных обвинений.

Комиссия вызывала в суд для дачи свидетельских показаний четырнадцать сотрудников моей фирмы, двенадцать из которых, положив правую руку на Библию, солгали. Только двое запаниковали и сказали правду, признавшись в применении агрессивной тактики давления на клиентов и все такое. И Комиссия, надо думать, в качестве благодарности за честность, выкинула их обоих из индустрии ценных бумаг (в конце концов, они же сами признались в совершении правонарушения под присягой). А какая же страшная участь постигла двенадцать лгунов? Ох уж эта идеальная справедливость! Они, все до единого, не понесли никакого наказания и продолжали работать в моей брокерской фирме, все так же улыбаясь, названивая клиентам и настырно добиваясь от них своего.

И вот теперь, несмотря на серию замечательных успехов в отражении нападок всяких засранцев и придурков, Айра Ли Соркин, сам бывший засранец и придурок, рекомендовал мне уладить этот иск и навсегда забыть о нем. Однако мне такая логика не нравилась, поскольку «навсегда забыть о нем» означало не просто заплатить три миллиона долларов штрафа и пообещать никогда впредь не нарушать биржевые правила; для меня это означало также пожизненный запрет на работу в индустрии ценных бумаг и отстранение от дел в собственной брокерской фирме, да еще наверняка с какой-нибудь оговоркой вроде того, что даже если я вдруг умру и каким-то чудесным образом воскресну, мне все равно будет запрещено заниматься ценными бумагами.

Я уже был готов высказать вслух свои соображения, когда Великий Соркин, не выдержав, заговорил первым:

— Одним словом, Джордан, мы с тобой отлично поработали и переиграли Комиссию в ее же собственной игре, — кивнул он, словно подчеркивая мудрость сказанных им слов. — Мы вытянули все жилы из этих ублюдков. Эти паршивые три миллиона ты вернешь себе через месяц, к тому же они даже не подлежат налогообложению. Пора менять жизнь. Пора уйти в тень и наслаждаться семейной жизнью с прелестной женой и дочкой.

С этими словами Великий Соркин одарил меня ослепительной улыбкой и еще раз кивнул.

— Адвокаты Дэнни или Кенни уже знают об этом? — поинтересовался я, также улыбаясь.

На его лице появилась заговорщическая улыбка.

— Это строго между нами, Джордан. Ни один из этих адвокатов ничего не знает. Разумеется, я легально представляю интересы фирмы «Стрэттон», поэтому лоялен ей. Но твоя фирма — это ты, поэтому моя лояльность принадлежит тебе. Как бы то ни было, я подумал, что в таких обстоятельствах тебе не помешают несколько дней на обдумывание предложения. Но это все, что мы можем себе позволить, дружище, всего несколько дней. Самое большее — неделю.

Когда против нас был выдвинут первый иск, каждый из нас нанял отдельного адвоката, чтобы избежать возможных противоречий. В то время я считал это пустой тратой денег, теперь же радовался этому. Пожав плечами, я сказал:

— Я уверен, что предложение Комиссии еще долго останется в силе, Айк. Ты верно подметил, мы взяли их измором. Собственно говоря, я даже думаю, что в Комиссии уже не осталось никого, кто знает это дело в подробностях.

Мне не терпелось объяснить ему, откуда у меня такая уверенность (жучок в зале заседаний), но все же я предпочел не делать этого.

Подобно ярому приверженцу какой-то секты, Айк снова воздел руки и закатил глаза.