Я обязана проанализировать ощущения и мысли, носителем которых являюсь и которые, так или иначе, передам своим детям. Семейное бессознательное – та еще загадка. Я хочу перестать бояться, что произойдет трагедия, словно мы прокляты. Я хочу использовать свою удачу, свою энергию, радость жизни, чтобы разрушить страх. Я устала вечно ждать подвоха, страшной беды, горя, которое настигнет нас, где бы мы ни были.

Мои дети растут, и я ими восторгаюсь, умиляюсь ими, боготворю их, даже если об этом и глупо писать; мои дети – цельные личности, они совершают правильный выбор, они завоевывают свое пространство в жизни. Я люблю мужчину, который встретился мне по счастливой случайности (или это я ему встретилась). Он одновременно похож и не похож на меня. Его невероятная любовь переполняет меня, делает меня счастливой; у меня щемит сердце от нежности; сейчас десять часов сорок четыре минуты, я сижу за своим старым PC, который проклинаю за медлительность, но обожаю за память; я понимаю, насколько хрупко счастье, и теперь, собравшись с силами, я пытаюсь защитить его.Всегда найдется время поплакать. Сближение с Люсиль и другими мертвыми грозит мне отдалением от живых. Но я сознательно иду на риск.

Свою сестру Манон я не сразу попросила поделиться воспоминаниями.

Манон рассказала мне о том январском утре и о том, что на протяжении многих месяцев боялась закрывать глаза и засыпать в присутствии Люсиль.

У меня сжалось сердце.

Со своей точки зрения Манон описала мне следующие годы нашей жизни – уже после госпитализации Люсиль. Мы были немыми свидетелями катастрофы и страдали от собственного бессилия перед маминой болезнью.

Надеюсь, что я правильно передаю слова Манон, ведь она очень помогла мне своими воспоминаниями.

Манон попросила меня уничтожить запись нашей с ней долгой беседы (так я и поступила), а через несколько дней прислала два текста, один из которых написала после нашей встречи, второй – сразу после маминой смерти.

Манон очень закрытый человек. Подаренные ею тексты особенно ценны для меня.

Наша жизнь после первой госпитализации Люсиль представляется мне огромным серым пятном. Полицейский отчет – гадкий и неточный. Габриель сохранил заключение социальных служб и бумаги, касающиеся передачи права опекунства. После нескольких судебных слушаний нас отдали папе, хотя мама отстаивала свои права. Она утверждала, что ее бывший муж жесток, что атмосфера в его доме нездоровая, что его жена не сможет заботиться о детях так, как они привыкли. Когда нас попросили высказать наши пожелания, мы смолчали. Психиатры решили, что мы хотим оставаться как можно дальше от родительских конфликтов. Психологический тест выявил у меня стремление к независимости.

Люсиль пишет о месяцах, проведенных в больнице, виновато и с глубокой печалью.

О выходных, на которые нас отпускали к маме, она пишет: Подготовка к двум дням отдыха для меня – настоящая пытка. Сперва я должна ехать на вокзал Монпарнас, а поезда частенько опаздывают, затем кормить девочек и, наконец, о чем-то разговаривать, что-то делать. Я как воды в рот набрала, не знаю, о чем говорить. Я разучилась говорить с дочерьми. Я упала со своего материнского пьедестала. В этом мире я больше не существую даже по отношению к своим детям, тем не менее встречи с ними – это горькое счастье, единственное, что у меня есть в жизни.

Моя жизнь – отчаяние, помноженное на дни и ночи.

(…)

Я испытываю к своим детям чувства, но не могу их выразить. Я больше ничего не могу выразить. Я стала уродливой, но мне плевать, меня ничто не волнует, я просто хочу поскорее принять снотворное и уснуть. Пробуждение для меня – пытка. Момент перехода от бессознательного к сознательному разрывает мне сердце. Я заставляю себя принять душ и одеться – неважно, в какие отрепья.