В ответ Люсиль, которая читала Мориса Бланшо и Жоржа Батая, Люсиль, смеявшаяся столь редко, улыбалась во весь рот, почти хохотала и тем самым разрывала мне сердце.В этот момент меня захлестывала волна слепой ярости, и мне хотелось растоптать их, пронзить кинжалом, поколотить, я ненавидела их всех, мне казалось, что они виновны в том, что стало с мамой, а теперь они еще и смеются над ней.

Туман, в котором плутала Люсиль, не рассеивался примерно десять лет.

Она бросила лавку на улице Франсис-де-Прессенсе (куда никто, кроме друзей и парочки любопытных зевак, не захаживал) и нашла работу секретарши в издательстве школьных книг. Думаю, но не уверена, что в издательство «Арман Колен» маму пристроила знакомая. Работа в основном состояла в наборе текстов и исполнении каких-то административных обязанностей. Люсиль показала себя неплохо, и после испытательного срока ее утвердили на должность. Работа в издательстве или где-либо, как и раньше, казалась маме непосильной, и после каждых выходных перспектива с понедельника выйти на службу нагоняла на Люсиль черную тоску.

В результате мама как-то справлялась, но, думаю, эти десять лет встали в ее сознании (и в нашем) единым блоком, без рельефа, без впадин, без зарубок. Думаю, мама не делила эти десять лет на периоды, а просто свалила их в корзину с хламом, с болью, с ощущением бессмысленности бытия. На протяжении десяти лет Люсиль дважды сбивали с ног маниакальные приступы.

Первый случился после того, как я сдала выпускные экзамены, приехала жить в Париж и устроилась с мамой в крохотной двухкомнатной квартирке на улице Предпринимателей. Люсиль положила свой матрас в гостиной, а я спала на небольшой кровати в комнате, где ко мне раз в две недели, через выходные, присоединялась Манон.

Я ходила на подготовительные курсы перед поступлением в Эколь Нормаль, чувствовала себя студенткой, подстраивалась под парижский ритм. Люсиль вела монотонную скучную жизнь, которая, однако, плохо скрывала внутренний раздрай совершенно потерянного человека. Порой Люсиль выплывала из забытья, говорила какую-нибудь глупость или резкость. Мало-помалу Люсиль вновь стала скатываться с катушек, и я быстро это заметила. Люсиль вдруг сделалась очень деловитой, принялась скупать ненужное оборудование для кухни (скороварка фирмы «SEB» тому пример), разглагольствовать о повышении и премии, которая позволит нам с Томом и Манон на рождественские каникулы отправиться на Джерба. Люсиль множила планы и проекты, ходила туда-сюда и однажды вечером не вернулась. Я ждала ее до поздней ночи, она вернулась с безумным взглядом и сказала, что повеселилась на потрясающей вечеринке у Иммануила Канта, где также присутствовал Клод Моне – очаровательный, обворожительный мужчина, с которым у Люсиль возник особый эмоциональный контакт. Я позвонила сестрам Люсиль. Жюстин позаботилась о том, чтобы предупредить маминого начальника – тот уже давно удивлялся внезапному приливу энергии Люсиль и тому, как лихо она в коридорах раздавала деньги людям, не беднее ее самой.

Маму упекли в больницу Святой Анны, где она провела несколько недель.

Во время своих визитов в больницу, которая представляла собой настоящий город в городе, я стала свидетельницей убожества и запустения, о которых не подозревала. Тогда я впервые задумалась о том, что значит настоящее одиночество.Я даже в словарь толковый заглянула. Впрочем, какой там словарь, когда у меня на глазах в раскаленных неисправными батареями коридорах мужчины и женщины медленно шагали, шаркая ногами, или просиживали штаны за плохо настроенным телевизором, раскачивались на стульях, накрывались с головой одеялом, серым, проеденным молью, тюремным – и так день за днем, день за днем. Некоторые жили в больнице по много лет и не собирались ее покидать, для них перспектива иной жизни в принципе не существовала, потому что они представляли опасность для себя и других, а больше им некуда было деваться – семьи давно от них отказались.

Вечером я возвращалась домой и, запершись в комнате, мучимая воспоминаниями, писала о позвякивании ключей, о глухих шагах в коридоре, о шуме транзисторов; о женщине, которая повторяла «Господи, почему меня бросили»; о мужчине, который у каждого встречного просил сигарету; о телах-роботах, разваленных, размягченных, раздавленных тоской и скукой; о неподвижных взглядах людей, которым лекарства всего лишь не давали кричать.

Спустя несколько дней Люсиль перезнакомилась со всеми и всех хотела мне представить. Госпожа Р., господин В., Надин, Элен, госпожа Ж. – настоящая ярмарка кукол, которая обычно заканчивалась знакомством с тощими длинными дамами, одетыми в черное, глядевшими на меня изумленно и повторявшими будто проклятие: «Ваша дочь прекрасна». Люсиль делила комнату с венгеркой, прозрачной, как привидение.В семнадцать лет я мало что знала о психических заболеваниях, но порой я целыми днями не могла отделаться от чужих взглядов, полных отчаяния. Они преследовали меня – мои воспоминания, мамины соседи, мамины страхи…