— А промолчать ты, конечно, не мог.

— Это невозможно. Ты обнимаешь пакеты, как львица добычу. Сейчас приедем в квартиру, помоем руки... Ну что, мне тебя учить?

Он прав, на нас миллиарды микробов. Вот только кушать очень хочется.

14

 — Прекрати.

Рыжий смотрит на меня как на тяжелобольную. Что такое? Я не плачу, не бьюсь в истерике, хотя и могла бы, потому что посреди этого чужого города где-то захлебывается кровью Стас. Я молчу, что еще от меня требуется?

— Ты ешь уже третий чизбургер.

— А тебе жалко? Я жрать хочу.

— Ты на взводе, а желудок крайним оказался. Хватит обжираться. Я думаю, Стас выживет. Хотя, конечно...

— Не надо мне ездить по ушам. Рыжий, столько-то даже я понимаю. Шансов немного.

— Но они есть, так что прекрати издевательство над своим желудком, ты не голодна.

Я откладываю недоеденный чизбургер. Больше всего мне хочется... даже не знаю... Может, выйти на улицу и бежать, бежать темнеющим городом куда-то в ночь, до полного изнеможения, и ни о чем не думать — ни о Стасе, ни о том ужасе, среди которого я почему-то оказалась. Почему?!

— Что теперь?

— Думаю, нам стоит поговорить с Остаповым. — Рыжий убирает со стола. — Но это завтра, слышишь? А сегодня ты будешь спать, сейчас же.

— Дай мне конверт. Интересно, что в квартире искал Стас?

— Не знаю. Вот, бери. Лиза, ты снова завела в сумке токсическую свалку?!

Да, я люблю большие сумки, но есть маленькая проблема: со временем в них действительно образуется свалка. Тогда я вытряхиваю все на пол и начинаю разбирать. После генеральной уборки сумка заметно худеет, становится непривычно легкой, и я какое-то время свободно нахожу в ней ключи и помаду, но проходит время и все повторяется. Что из того, что Рыжий меня уже сгрыз за это? Он считает, что мусорник в сумке — признак неорганизованности. Ну и пусть. Мы живем в свободной стране, и каждый имеет право носить в своей котомке фантики от грильяжа и корки от апельсинов.

— И это тоже?

Черт, я совсем забыла о револьвере, который дал мне Стас. Он спокойненько лежал себе под слоем фантиков, а Рыжий раскопал его и теперь радуется, как бабуин в брачный сезон.

— Перестань рыться в моей сумке. Я завтра наведу там порядок

— Я обязательно напомню тебе об этом.

— Ты ужасный зануда, знаешь?

— А ты...

— Лучше молчи.

Я открываю круглую коробочку и высыпаю на стол содержимое. Тяжелое венчальное кольцо — явно старинное, но самое простое. И несколько колечек — тонких, с камнями — только на мизинец мне годятся, хоть для мизинца великоваты, две пары сережек, несколько подвесок и цепочек Фамильные драгоценности — у меня?! Надо же...

Я достаю снимки из конверта. Вот фотография маленькой девочки — старик прав, она была очень милой. Черные, туго заплетенные косички, платье в горошек — фотография черно-белая, на ней Любе Климковской шесть лет. А вот несколько других — здесь она школьница, а тут — почти взрослая девушка. Она правда очень хорошенькая. А тут ей восемнадцать, и я вздрагиваю от неожиданности. В ушах у нее те самые серьги, что сейчас на мне, на шее — цепочка с подвеской, которая лежит в сумке с остальными моими украшениями.

— Ты просто ее копия, только другого цвета и глаза не похожи. — Рыжий заглядывает мне через плечо. — А еще она была маленькая и субтильная, как птичка, а ты — высокая и крепкая. И немного склонна к полноте.

— Негодяй!

— Ты несравненная, а в моих глазах — полное совершенство. Но факт остается фактом. Где я видел похожее лицо? И совсем недавно!

— Глупости! Где ты мог ее видеть? Она умерла много лет назад. Смотри, а это что?

— Метрика. Похоже, у тебя два свидетельства о рождении.

Действительно. Потому что в той, что всегда была у меня, в графе «родители» стоит прочерк, а в этой они указаны: Климковская Любовь Васильевна и Вернер Клаус-Отто. Отчество звучит дико — Клаусовна, но с фамилией Вернер — вполне сочетается. Вернер Элиза Клаусовна. А в моей обычной я Климковская Элиза Игоревна. Блин! Значит, первую выдали в Ивске? Сразу после рождения? Это и есть тот документ, который подтверждает отцовство Клауса? Но кто и как ее сделал?! Представить не могу. Возможно, именно это искал Стас? Но зачем?

— Смотри, вот еще фотографии.

На них сам Климковский вместе с Любой и какой-то темноволосой высокой женщиной, очень на него похожей.

— Наверное, это его мать. — Рыжий заинтересованно рассматривает фото. — Он на мать был похож. И снимок любительский, видишь, в деревне снимали — Любе здесь лет семь-восемь.

Лицо у женщины приветливое, но глаза грустные, она крепко обнимает сына и внучку, словно хочет защитить. Я даже представить не могу, что она думала обо всей этой ненормальной ситуации — и любила их обоих, и беспокоилась, и сердцем чуяла беду — и знала, что ничем не может помочь.

А это вот...