Но, может, вместо Годмена его ожидал кто-то другой? Джошуа Филдинг, например… А может, даже сама Тамар, понукающая Филдинга свершить задуманное?

Отвратительная, чудовищная мысль. Даже не понимая почему, Томас поспешно ее отбросил, остановился и внимательно огляделся вокруг. Вот там, слева, наверное, расположена конюшня на шесть стойл. Одна дверь казалась новее, чем остальные.

Питта слегка затошнило, и он снова вышел в темноту переулка, даже не вышел – почти выбежал. Выскочив на улицу и задыхаясь от ужаса, с сильно бьющимся сердцем, инспектор резко остановился и с минуту так стоял. А затем пошел обратно, к Сохо-сквер, где продавали цветы. Теперь Питт шел так быстро, что все время натыкался на прохожих. Он громко стучал каблуками по камням тротуара, дыхание его все еще было учащенным и неровным.

Цветочница стояла на обычном месте – низенькая толстая женщина, закутанная в коричневую, с ржавым оттенком, шаль. Она машинально протянула Томасу букетик из разных цветов и затянула, как обычно, нараспев:

– Свеженьких цветочков, мистер? Купите букетик свежих цветов для своей леди, сэр. Сорваны только сегодня. Посмотрите, какие еще свеженькие. Подышите вместе с ними деревенским воздухом, сэр.

Питт порылся в кармане и вытащил трехпенсовик.

– Да, пожалуйста.

Она не спросила, не надо ли сдачи, а просто схватила монету и подала ему два букета; лицо ее просияло от удачной сделки. Становилось все холодней; по-видимому, весь день в целом был для нее неудачным.

– Давно здесь торгуете? – спросил Питт.

– С шести утра, сэр, – ответила она, нахмурившись.

Мимо них прошла пара, направляющаяся в гости. Длинная юбка женщины намокла от влажной мостовой, шелковый цилиндр мужчины блестел от дождя.

– Я имею в виду, давно ли вы торгуете на этом месте?

– О, наверное, лет четырнадцать… – Она сощурилась. – А почему вы спрашиваете?

– Значит, это вы видели Аарона Годмена после совершения убийства на Фэрриерс-лейн?

Где-то в дальнем конце площади заржала лошадь и выругался кучер.

– Прошу прощения, сэр, но зачем вам это знать? – спросила торговка, настороженно взглянув на него.

– Вы знали мистера Годмена?

– Видела, как он выступает.

– А как он был одет в ту ночь? Не помните?

– Ну, в пальто, конечно, ведь поздно уже было. А что же еще он мог надеть?

– В цилиндре, белом шелковом шарфе?

– Да что вы! Это же актер был, бедняга, а не богатей какой-нибудь.

– Вы как будто о нем жалеете?

– Ну и что? Даже если и жалею? Этот ублюдок Блейн обрюхатил его сестру, шлюху несчастную, но парня, бедолагу, все равно повесили.

– Но был ли на нем белый шарф?

– Я уже говорила – он был одет, как на работу.

– Значит, шарфа не было. Вы в этом уверены?

– Ага. Да сколько мне еще вам повторять? Не было на нем никакого шарфа!

– А вы случайно не встречались недавно с полицейским Патерсоном?

– А если и встречалась?

Питт сунул руку в карман и достал полшиллинга.

– Пожалуй, еще прикуплю цветочков.

Торговка молча взяла монету и вручила ему четыре букетика. Чтобы не уронить цветы, Томасу пришлось наполовину засунуть их в левый карман. Мимо прошли двое джентльменов в вечерних костюмах, поблескивая цилиндрами и удивленно оглядывая Питта и его собеседницу.

– Вы недавно видели Патерсона?

– Да, он приходил позавчера. Спрашивал опять обо всем. Я ему ответила, как тогда. А затем пробили часы. – И она кивком указала на часы, висевшие на здании за ее спиной. – И он спросил меня о них.

– А что спросил? Разве не из-за этих часов вы решили, что Годмен подошел к вам без четверти час ночи?

– Так мне мистер Патерсон говорил. Он стоял на этом. Я не могла его с этого сбить и сама потом решила, что так оно, наверное, и есть. Но сначала я сказала: нет, это было в четверть после двенадцати. Но я тогда так и думала! Понимаете… – И она взглянула на Питта исподлобья, словно желая убедиться, что тот слушает ее внимательно. – Понимаете, часы эти у нас чудные. Они бьют один раз в первую четверть, два раза бьют в половине и только третью отбивают как положено. Вот он и говорит, что они били третью четверть, ведь я уже тогда много продала букетов. Но сначала-то я думала, что било только первую, потому что после того, как часы почистили, они стали бить так чудно, но только в без четверти, словно жужжат при этом. Но в ту ночь этого не было, – и она широко, словно испугавшись, раскрыла глаза, – а, начитца, били-то они первую четверть, а не третью, верно?

– Да, – тихо подтвердил Питт, чувствуя что-то странное: возбуждение, ужас и изумление одновременно. – Да, верно, если вы ничего не путаете. Вы сами-то уверены? Вы видели, как он брал кеб?

– Да, вон на том углу.

– Вы уверены в этом?

– Да уверена ж, мистер! Я и мистеру Патерсону так сказала, и ему вроде стало нехорошо. Я думала, что он грохнется без памяти прям рядом. Да что там, вид у него был – краше в гроб кладут.

– Понятно.

Питт выгреб из кармана оставшуюся мелочь – два шиллинга, девять пенсов и полпенни – и протянул всё цветочнице. Она уставилась на деньги, не веря глазам своим, затем сгребла их, засунула поглубже в карман и больше не вынула оттуда руки.