– Кто знает? Предполагали всякое. Одни говорили, что Ричарда украли цыгане. Он был красивый мальчик, светловолосый, больше похожий на Розамунду, чем на Николаса – тот был смуглый. Другие считали, что он свалился в заброшенную шахту. Главное, что Оливия ушла вместе с ним, а вернулась без него. Возможно, он нечаянно провалился в бездонное болото… А может, его туда столкнули. Болото рядом с местом пикника осушили, но так ничего и не нашли. Я бы ни за что не поверил, что Ричарда убила Оливия, если бы Анна не погибла у меня на глазах. Итак, их осталось только двое – Оливия Марлоу и Николас Чейни. Вскоре после того, как пропал Ричард, умер Джеймс Чейни. Нечаянно застрелился, когда чистил револьвер. Такой вердикт вынес коронер. Я часто гадал, не горе ли из-за Ричарда сделало его беспечным. Он ни за что не хотел прекращать поиски; пришлось привязать его к лошади, чтобы утащить от болота. Розамунда… Розамунда всегда была сильной. Никогда не забуду, как она брела в темноте, с фонарем в руке, решительная, молчаливая. В глазах у нее стояли слезы, но она молчала. Не говорила ни слова. Я пошел с ней. Подумал, если кто-то и найдет мальчика, то только она. Она обладала… не знаю, как лучше сказать… чутьем, что ли? В тот раз Розамунда вообще не хотела ехать на пикник, но к ним приехали знакомые из Уэльса, и Джеймс решил, что пикник их развлечет. До конца дней он не мог себе этого простить.

– Но доказательств все-таки нет, – заметил Ратлидж, хотя Хэмиш очень оживился, услышав о чутье Розамунды. Ратлидж сам едва не потерял чутье после войны, стараясь как-то обрести равновесие. Теперь он яростно спорил с голосом у себя в голове, напоминая Хэмишу, что было, когда он в последний раз доверился своему чутью – в Уорикшире. Ему бы не хотелось лишний раз вспоминать то дело. Вслух же он сказал, обращаясь к Фицхью: – То, что вы говорите, очень интересно, но, может быть, вы лжете? А может, их убил кто-то другой. Или они погибли в результате несчастного случая…

Фицхью осушил свой стакан и поставил его на каминную полку.

– Как скажете. Но, ради всего святого, старина, запомните то, что сейчас услышали. И не пытайтесь изображать героя, не вытаскивайте ни Оливию Марлоу, ни О. А. Мэннинг на суд публики. Если я прав и Николас действительно умер от рук Оливии, пусть уж лучше все считают, что он покончил с собой. Вы можете оказать нам, их родным, такую услугу?

– А что же Стивен Фицхью, ваш сводный брат?

– На войне он лишился стопы. Ему трудно было ходить. Он упал с лестницы… Но, если хотите знать правду, во всем виноват я. Когда он высунулся в окно и крикнул, что задержится всего на пять минут, я проявил нетерпение, так как хотел успеть на поезд, и велел ему поторопиться, иначе мы уедем без него. Он и поторопился… И умер. Иногда по ночам я до сих пор просыпаюсь в холодном поту, и мне хочется откусить себе язык.

– Насколько я помню, Стивен, единственный из всех родственников, был против продажи дома. Теперь Тревельян-Холл можно продать без помех.

– И скорее всего, куплю его я, – сказал Кормак Фицхью, забирая пустой стакан у Ратлиджа и ставя его рядом со своим на каминную полку. – Поэтому я сегодня сюда и приехал. Я давно вынашивал мысль купить Тревельян-Холл. Я подыскивал загородный дом, правда, рассчитывал поселиться ближе к Лондону. Теперь и из-за дома я тоже чувствую себя виноватым. Плохо, если он уйдет из семьи. И все же я не стану слушать Стивена и не превращу Тревельян-Холл в дом-музей О. А. Мэннинг… Представляю, как оживились бы литературоведы, если бы я поведал им то, что сейчас говорю вам! Оливия стала бы не просто знаменитостью. Ее окружала бы дурная слава.

Ратлидж встал.

– Из какого окна высунулся ваш брат перед тем, как упал?

Фицхью озадаченно нахмурился:

– Из какого окна? Сейчас… Он был в бывшей комнате отца. Справа от лестницы. Хотите взглянуть?

– Нет, в этом нет необходимости… во всяком случае, сегодня. Я и так отнял у вас много времени. У меня есть дела в деревне. Вы поселитесь здесь, в доме?

– Если удастся уговорить миссис Трепол прибрать в моей комнате, – ухмыльнулся Кормак Фицхью. – Сам я в смысле уборки совершенно никудышный. Неплохо разбираюсь в лошадях, в контрактах, умею призвать к порядку акционеров на собрании. Но простыни и полотенца – это выше моего разумения.

– Чем вы занимаетесь?

– У меня фирма в Сити. «Фицхью энтерпрайзиз». Нажил состояние на чугуне и стали, теперь расширяю дело… Военно-морскому флоту нужна нефть, много нефти! – Кормак улыбнулся, излучая чисто ирландское обаяние. – Завистники поговаривают, что я нажился на войне. Мол, разбогател на убийствах. Но те, кто был на фронте, когда первые танки прорвали колючую проволоку, не волновались насчет их цены; их волновало одно: что эти танки сделают с немцами. Если уж на то пошло, я спас немало жизней!

– Вы сами воевали или только наживались на войне?

Улыбка на лице Кормака увяла.